Книга Вилла "Инкогнито" - Том Роббинс

Нет во Вселенной ничего более устойчивого, более предсказуемого, чем скорость, с которой уран превращается в свинец. И очень хорошо. Если бы космические часы шли со скоростью, с какой новизна превращается в обыденность, возможно, никому бы не удавалось вовремя попасть на прием к зубному. Однако рано или поздно восторженное «ого-го» сменяется скупым «угу», так что нечего удивляться, что не прошло и года, как хождение по проволоке над пропастью стало делом обычным, и фань-няньки перестали обращать на это внимание. Более того, поскольку циркачи могли тренироваться на канате, натянутом между деревьями в метре от земли, причин совершать подвиги, испытывать судьбу и рисковать жизнью не было. Однако кое-кто продолжал этим заниматься.

Конечно, как справедливо заметил Стаблфилд, ходить по проволоке в общем-то было незачем. Вот почему это занятие неизменно вызывало его восхищение.

– Ты только посмотри на него, – говорил Стаблфилд, указывая Дерну на силуэт, который, казалось, плясал над разверзшейся пропастью. – Он кормит ангелов.

Американцы – один из них весь день латал брезент, которым накрывали вертолет, а второй читал Оскара Уайльда – пили на веранде шампанское.

– Ты только глянь, – продолжал Стаблфилд, любуясь одинокой фигуркой, которая, подпрыгнув, вновь приземлилась на невидимый канат. – Вот тебе пример осознанного безумия. Это предельная сосредоточенность, сочетающаяся с запредельной непринужденностью, видимо, для того, чтобы призраки смерти столкнулись на некоем перекрестке с восторгами жизни. А искры, что летят при таком столкновении, – будто крохотные осколки Бога. Если тебе удастся удержать их в сознании дольше пяти секунд, ты поймешь все, что когда-нибудь было или будет.

– По-моему, ты преувеличиваешь, – лениво протянул Дерн. Его толстые мозолистые пальцы облепили бокал, как кучка варваров изысканную статую. – Тебя потянуло на гиперболы, Стаб. Но я не могу не признать, что в этих кретинах на проволоке есть нечто дзенское, нечто прекрасное, выходящее за рамки обыденных представлений о красоте.

– Да-да, ты прав. Но, Фоли, дружище, не красота как таковая превращает хождение по проволоке в искусство или же дзен. В каждом безумном кульбите, в каждом отточенном движении – отчаянный риск. Это еще опаснее, чем красота настоящей корриды, той, которая была до того, как матадоры превратились в законченных трусов и стали сами себе подыгрывать. Над обыденностью можно подняться лишь в том случае, когда на карту поставлено нечто важное, то, что куда значимее денег или репутации. Главная ценность хождения по проволоке в том, что тут нет практического смысла. И польза его в том, что столько усилий, отваги, умения направлено на нечто совершенно бесполезное. Поэтому хождение по проволоке может приподнять нас над обыденностью и унести в дальние дали.

Дерн отхлебнул шампанского и поморщился. Честно говоря, он предпочел бы пиво. Дерн думал о том, что Стаблфилд может не беспокоиться – он богам никогда не наскучит. Дерн, лично исследовавший анимизм, пришел к выводу, что такие понятия, как «дальние дали» и «мир по ту сторону этого мира», нельзя считать полной собачьей чушью, даже если они сформулированы столь цветисто. Он сделал еще один глоток, также не доставивший ему удовольствия, и сказал:

– Да, канатоходцы редко попадают на обложки «Пипл» или «Форчун», но, держу пари, эти психи занимаются своим делом не только по эстетическим и метафизическим причинам. А огни рампы? А шквал аплодисментов? Ты работаешь номер, а зрители сидят разинув рты, а потом еще хлопают потными ладонями и представляют себе, как, вернувшись домой, расскажут, что в цирке один маньяк ходил на волосок от смерти, и все для того, чтобы потрафить публике. Так-то вот. Как ни крути, это все шоу-бизнес. И все сводится к одному – к удовлетворению личных амбиций.

– Однако надо учитывать, – сказал его необъятный друг, – что артисту суждено кануть в пустоту. Но, с другой стороны, взгляни еще раз на этого одинокого гения, кувыркающегося в эфире. Сейчас-то ради кого он рискует? Он ведь не на арене. И зрителей нету. За исключением нас с тобой, птичек и девчушки у помоста.

Дерн прищурился.

– Да, старичок, зрение у тебя поострее моего.

По правде говоря, Стаблфилд девчушки не видел. Но знал наверняка, что она там. Она всегда была там. Там или у клеток с тануки.

* * *

Тук-тук.

– Кто там?

– Лиза Ко.

– А мы думали, тебя зовут Ко Ко.

– Это мое прежнее имя. При рождении меня назвали K° Ко. Но когда мне исполнилось шестнадцать и Стаблфилд перестал быть для меня только учителем английского, он сказал, что не сможет заниматься со мной любовью, называя меня моим детским именем. И стал называть меня Лизой. Оно ко мне и прилепилось.

– Но ведь Лизой звали… его жену.

– Странно, правда? Или, как это говорится, прикольно. Впрочем, Стаб никогда не строил из себя нормального. Когда мы занимались любовью, он…

– Это давай оставим. Расскажи-ка лучше, почему ты увлеклась барсуками.

– Это вы про тануки? Они не совсем барсуки, это разновидность дикой собаки, хотя на собак они совсем не похожи – ни видом, ни поведением. Понимаете, когда папаша Пхом упал в пропасть, в ущелье за его телом спустился поисковый отряд. Судя по всему, папаша Пхом рухнул на самку тануки и раздавил ее. Рядом с телами обнаружили двух ее детенышей. Их поймали и принесли в деревню.

– Хотели приручить?

– Ха-ха-ха. Да нет, думаю, их собирались откормить и съесть. Лаосцы не питают к животным нежных чувств.

Короче, зверьков посадили в клетку. Клетка была маленькая, тесная. Стояла около дома инспектора манежа. Многие делали вид, что вообще их не замечают, и правильно делали. Тануки притворялись такими лапочками, такими миленькими и симпатичненькими, но стоило подойти поближе, они с шипением кидались на тебя и запросто могли укусить. Но зверьки так умело скрывали свою злобность, что Стаблфилд окрестил их Никсоном и Киссинджером.

– Подходящие прозвища. Однако тебе они нравились.

– Да, очень. Может, потому что я тоже была маленькая. И тоже сирота. Я носила им жареные бананы и рисовые лепешки. У тануки отличный аппетит, и они обожают жареное. В конце концов мне удалось их приручить. Они лизали мне руки, спали у меня на коленях. И повсюду за мной ходили. И я обучила их нескольким трюкам.

– У вас, значит, тяга друг к другу возникла сразу. А до этого ты видела тануки?

– Кажется, нет. Но я откуда-то их помнила.

– Да? Знаешь, у нас создалось впечатление, что в тебе… в тебе течет кровь тануки. И ты…

– Что вы такое несете? В жизни ничего подобного не слыхала! Полная чушь! Да кто в наше время верит… Впрочем, если принять во внимание, что сейчас быстрее всего развиваются две религии: та, в которой верят в араба, летавшего по небу на коне, и та, где подросток повстречал в лесу ангела по имени Морони,[34]который поведал ему о книге, записанной на золотых плитах, что ж, приходится признать, что и в двадцать первом веке миллионы людей верят в сказки и даже готовы отдать за них жизнь. Это настолько абсурдно, что даже вызывает умиление. Но гены тануки в человеке? Спуститесь на землю!