Книга Наш человек в Гаване - Грэм Грин

— Вы когда-нибудь выйдете еще раз замуж?

— Ваши ассоциации иногда бывают слишком явными. Как вы думаете, у Руди есть по секрету от нас личная жизнь? Он не может тратить всю свою энергию в конторе.

— А существуют правила для личной жизни? Если вам хочется завести личную жизнь, надо спрашивать разрешения у Лондона?

— Что ж, конечно, лучше проверить досье, прежде чем зайдешь слишком далеко. Лондон не одобряет половых связей своих работников с посторонними.

2

— Видно, я становлюсь важной персоной, — сказал Уормолд. — Меня просят произнести речь.

— Где? — вежливо спросила Милли, отрываясь от «Ежегодника любительницы верховой езды».

Вечерело, рабочий день кончился, последние лучи золотили крыши, волосы Милли цвета меди и виски у него в стакане.

— На ежегодном обеде Европейского коммерческого общества. Меня просил выступить наш президент, доктор Браун, ведь я — старейший член общества. Почетным гостем у нас будет американский генеральный консул, — добавил он не без гордости.

Казалось, он совсем недавно поселился в Гаване и познакомился с девушкой, которая стала матерью Милли, — это было во «Флоридита-баре», она пришла туда со своими родителями. А теперь он был здесь самым старым коммерсантом. Многие ушли на покой; кое-кто уехал на родину, чтобы принять участие в последней войне, — англичане, немцы, французы; а его не взяли в армию из-за хромоты. Из тех, что уехали, никто уж не вернулся на Кубу.

— О чем ты будешь говорить?

— Ни о чем, — грустно ответил он. — Я не знаю, что сказать.

— Держу пари, что твоя речь была бы самая лучшая.

— Ну, что ты. Если я самый старый член общества, то и самый незаметный тоже. Экспортеры рома и сигар — вот они действительно важные птицы.

— Да, но ты — это ты.

— Жаль, что ты не выбрала себе отца поумнее.

— Капитан Сегура говорит, что ты неплохо играешь в шашки.

— Но не так хорошо, как он.

— Пожалуйста, согласись, папа, — сказала она. — Я бы так тобой гордилась!

— Я буду выглядеть там ужасно глупо.

— Ничего подобного. Ну, ради меня.

— Ради тебя я готов хоть на голове стоять. Ладно. Я скажу речь.

В дверь постучал Руди. В этот час он заканчивал прием радиограмм — в Лондоне была полночь. Он сказал:

— Срочное сообщение из Кингстона. Сходить за Беатрисой?

— Нет, я справлюсь сам. Она собиралась в кино.

— Кажется, дела идут бойко, — заметила Милли.

— Да.

— Но я не вижу, чтобы ты вообще продавал теперь пылесосы.

— У нас сделки по долгосрочным обязательствам, — сказал Уормолд.

Он пошел в спальню и расшифровал радиограмму. Она была от Готорна. Уормолду предлагалось первым же самолетом вылететь в Кингстон для доклада. Он подумал: наконец-то они все узнали.

Свидание было назначено в гостинице «Миртл-Бэнк». Уормолд много лет не был на Ямайке, и теперь его привели в ужас здешние грязь и жара. Чем объяснить убожество британских владений? Испанцы, французы, португальцы строили города, чтобы в них жить, англичане же предоставляли городам расти как попало. Самый нищий закоулок Гаваны был полон благородства по сравнению с барачным существованием Кингстона, его лачугами, сложенными из старых бидонов из-под горючего и крытыми кусками железа с кладбища автомобилей.

Готорн сидел в шезлонге на веранде «Миртл-Бэнка», потягивая через соломинку пунш. Одет он был так же безукоризненно, как и в тот раз, когда Уормолд увидел его впервые; единственным признаком того, что и он страдает от жары, был комочек пудры, засохшей под левым ухом. Он сказал:

— Садитесь за те же деньги.

Готорн не расстался со своим жаргоном.

— Спасибо.

— Как долетели?

— Спасибо, хорошо.

— Наверно, рады, что попали домой.

— Домой?

— Я хотел сказать — сюда; сможете отдохнуть от своих черномазых. Снова на британской земле.

Уормолд подумал об убогих хижинах вдоль набережной, о жалком старике, который спал, скорчившись в ненадежной полоске тени, о ребенке в лохмотьях, нянчившем выброшенную волнами чурку. Он сказал:

— Гавана не так уж плоха.

— Хотите пунша? «Плантаторский». Здесь он совсем недурен.

— Спасибо.

Готорн сказал:

— Случилась маленькая неприятность, вот я и попросил вас подъехать.

— Да?

Сейчас откроется правда. Могут они арестовать его, раз он на британской территории? Какое ему предъявят обвинение? Его, наверно, привлекут за вымогательство или припишут какое-нибудь совсем непонятное преступление, а дело заслушают in camera[42], по закону о разглашении государственной тайны.

— Речь идет об этих сооружениях.

Ему захотелось объяснить, что Беатриса тут ни при чем; у него не было никаких сообщников, кроме легковерия тех, кто его завербовал.

— А что? — спросил он.

— Надо во что бы то ни стало раздобыть фотографии.

— Я пытался. Вы же знаете, чем это кончилось.

— Да. Но чертежи не совсем ясны.

— Он — не чертежник.

— Поймите меня правильно, старина. Вы, конечно, сделали чудеса: но, знаете, был такой момент, когда я чуть было не начал вас… подозревать.

— В чем?

— Видите ли, некоторые из этих чертежей напомнили мне… Говоря откровенно, они мне напомнили части пылесоса.

— Да, я это тоже заметил.

— Ну, и тут я, понимаете ли, подумал обо всех этих штуковинах в вашем магазине…

— Вы что же, подозреваете, что я морочу голову нашей разведке?

— Теперь я и сам понимаю, что это чистый бред. А все-таки у меня гора с плеч свалилась, когда те решили вас убить.

— Убить?

— Ну да, ведь это доказывает подлинность чертежей.

— Кто «те»?

— Противники. Какое счастье, что я никому не говорил о своих дурацких подозрениях!

— Как они собираются меня убить?

— Об этом мы еще поговорим — они хотят вас отравить. Я вот что хочу сказать: теперь мы получили самое лучшее подтверждение всему, что вы нам сообщали. Не хватает только фотографий. Одно время мы попридержали чертежи, но теперь роздали их всем заинтересованным ведомствам. В Атомную комиссию тоже послали. Ну от них толку не добьешься. Заявили, что к ядерной энергии это отношения не имеет, и все тут. Но мы уж слишком на поводу у наших атомников и совершенно забыли, что могут быть другие, не менее опасные военные изобретения.