Книга Я начинаю войну! - Николай Пиков

Вечером в 18:00 24-го числа войска по команде пошли пересекать границу. Там нас встречали из Генерального штаба. Все делалось по устным командам и распоряжениям. Командир дивизии доложил, что не может пройти напрямую на Кундуз, нет дороги. На карте дорога есть, а практически ее нет. Я вылетел в Ташкурган, где остановилась дивизия. Вертолет сел на окраине города, стоят колонны, много собралось афганцев, женщины, дети. Я вышел из вертолета, все руку подают, здороваются, веселый такой народ, даже цветы дарят.

Колонны пошли на Баглан по ровной асфальтированной дороге вдоль гор. Дошли мы до Баглана, и два полка остановились на ночь, а командир дивизии уже пошел на север и оказался со своим штабом в горах.

На другой день утром мы с маршалом Соколовым облетали войска, дали команду остановиться. Сели, переговорили с людьми, с афганцами. Никаких эксцессов, каких-то выступлений, наоборот, люди нас как-то очень тепло встречали.

Вдруг в 19:00 мне звонит по телефону командующий из Ташкента и говорит: «Тебе часовая готовность на Кабул». Для меня это был самый сложный момент. Командир дивизии со штабом в горах, связи с ним нет, а в распоряжении только час. Удалось выйти на него через командира полка и передать приказ. И 26 числа дивизия пошла на Кабул. Было приказано к 17:00 быть в Кабуле. И поступить в распоряжение Военного Совета. Я управлял дивизией до того, как она вошла в Кабул. Командир дивизии в ходе марша был сменен на полковника Миронова. Мне было приказано передать дивизию в Кабуле. Маршрут был тяжелейший: 45 с лишним километров подъем и столько же спуск.

Мы выполняли устные приказы, так как получивший приказ по уставу должен выполнить его беспрекословно, точно и вовремя. Это обязанность любого командира, получившего приказ. Если он не выполнит, то он должен идти под военный трибунал.

Были случаи, когда некоторые не захотели, испугались, так их сразу увольняли. Армия без приказа не может существовать. Если мой подчиненный не будет выполнять приказ, то это уже не армия, это уже анархия.

В то время, когда объявили, что войска вошли в Афганистан, по-моему, весь народ аплодировал, никто не был против ввода войск. Принимает решение всегда политическое руководство, а военные выполняют. Военные не начинают войну. Я сейчас сам считаю, что не было необходимости нам вводить войска, это сейчас мое мнение такое. Если мы хотим знать правду об Афганистане, значит, мы должны смотреть с позиции тех лет.

Очень большая работа по управлению войсками осуществлялась маршалами Соколовым и Ахромеевым. Они очень скрупулезно разбирались по всем операциям.

Рассказывает бывший резидент КГБ в Кабуле А. Морозов

После того как Тараки был арестован и было сказано, что он к тому же болен, была встреча с Амином. На одной из бесед утром с дипломатами посол сказал, что Амин в ходе вчерашней встречи заявил, что с товарищем Тараки все в порядке, только он неважно себя чувствует, но если вы хотите с ним встретиться, вы можете это сделать в любую минуту. И посол от такой встречи отказался. Хотя Тараки к тому времени, может быть, уже и не было в живых. Но Амин как психолог рассчитал, что посол на такую встречу не пойдет. А если и пойдет, то будет согласовывать с Москвой, а Москва, может быть, не даст такого согласия. Потом я думал над этим, мне казалось, что, если бы посол пошел, согласился — да, я хочу с ним встретиться, он многое бы узнал.

Узнал бы, наверное, то, что вам рассказывали те, кто убивал Тараки, как это происходило. И как они с ним обращались, что же на самом деле произошло.

Но посол, уважаемый Александр Михайлович, совершил очередное предательство по отношению к тем, кто к нам хорошо относился. Почему не пойти на такую встречу? Почему не навестить в то время, когда об этом говорилось? Тараки был еще Генсеком и Председателем Ревсовета.

И если бы он побывал там, не исключено, что Амин не пошел бы на убийство Тараки.

Незадолго до этого Тараки возвращался из Москвы в Кабул, вернее, через Москву из Гаваны, и ходили слухи, что у Тараки был план убрать Амина уже к своему возвращению. Амин тоже соответственно готовился… и, когда Тараки, спускаясь по трапу, увидел Амина, очень удивился, что он еще жив. «Четверка угловистов» не смогла совершить задуманный акт, да и Тараки, которого они готовы были защищать с оружием в руках, отказался от этого.

С другой стороны, Амин заранее готовился, весь Кабул исполнял национальный танец в честь возвращения Тараки, разыгрывался спектакль под руководством Амина, а как только Тараки в сопровождении почетного эскорта въехал на территорию дворца, ворота закрылись, и практически судьба Тараки была уже решена.

Возможно, это было действительно так. Факты и практическая деятельность Амина говорят о его стремлении к самой высокой ступеньке власти. Амбициозность его отмечалась всеми людьми из его близкого окружения. То, что он рвался к власти, было нескрываемо. Может быть, даже созданный Амином культ Тараки способствовал всему этому.

Этот культ, на мой взгляд, явился, по крайней мере, одной из серьезных причин того, что Тараки потерял всякое чувство реальности в отношении происходящего в стране и вокруг нее. Он превратился как бы в царька, почивающего на лаврах, сидящего на троне и искренне верящего в то, что он самый великий и могучий не только в Афганистане, но и во всем регионе. Что он как бы знает о будущих революциях и в Иране, и в Пакистане, а может быть, и в Индии. Помнится, даже известный лозунг был переделан на афганский лад — «Мы говорим Тараки, подразумеваем Партия…». Ну и дни рождения, которые устраивал Амин и поздравляли Тараки, проводились таким образом, чтобы показать величие Тараки, что он — мудрейший из мудрейших. Даже в программе халькистов был пункт о том, что партии нужен культ вождя. После прихода к власти эта идея претворилась в реальность.

Кто-то из журналистов спросил у Тараки, как он относится к тому, что повсюду его портреты и плакаты, митинги проходят… Он на это ответил: что я могу с этим поделать, если, мол, народ так любит меня.

Все это способствовало обострению борьбы между парчамистами и халькистами. Тем более после прибытия все большего количества военных и партийных советников из СССР эта тенденция усилилась, так как последние в зависимости от того, кто был подсоветный, невольно занимали сторону тех или других, даже не зная, что такое НДПА… Представители же каждой из сторон били себя в грудь и говорили, что они марксисты, коммунисты.

Людей же, разбиравшихся в обстановке в Афганистане, понимавших пагубность деятельности Амина и мотивы этой деятельности, по просьбе Амина срочно отправляли в Союз, то есть от них избавлялись. Амин хотел, чтобы эти люди отсутствовали, чтобы их не было в Афганистане. Чтобы от них в Москву, в высшую инстанцию не поступала информация о действительном положении дел в Кабуле.

Подобная ситуация возникла даже у Б. Н. Пономарева, которого о реальном положении дел проинформировал резидент Осадчий. Борис Николаевич же с учетом выводов, сделанных еще в Москве, и информации Осадчего начал разговор о проводимых репрессиях, необоснованных арестах и т. д., чем страшно удивил Тараки, который, закинув ногу на ногу, отвернулся от Пономарева, буквально сделав вид, что не хочет его дальше слушать. Тараки — человек, который из ничего вдруг превратился в руководителя государства, в Генсека, а какой-то секретарь, кандидат в Политбюро из Москвы приехал и делает ему замечание.