Книга Лулу - Владимир Колганов

— Господь с тобой, девочка! Ну какой еще роман? Так, просто от нечего делать записываю кое-что на будущее. На тот случай, если останусь без работы. Будет тогда чем заниматься. Вот сяду мемуары писать. Представляешь, воспоминания старого хрыча, всю жизнь проработавшего ночным сторожем у дровяного склада. — Про сторожа это я специально для нее сказал, чтобы с лишними вопросами не приставала.

— Напрасно ты на себя так наговариваешь. Ты совсем еще ничего. Наверное, девицы на тебя заглядываются?

Эх! Мне бы только дождаться, когда ты на меня так поглядишь. А то все — папа, папа…

Нет, надо раз и навсегда с этими настроениями заканчивать! По существу, происходит нечто вроде самопроизвольного раздвоения — одна половина моего «я» мечтает залезть девчонке под подол, ну а другая, само собой, стоит на страже нравственности. При этом ежу ясно, что не может так вечно продолжаться — либо одна другую обязана вызвать на дуэль, либо та, другая даст этой кулаком в лоб, и все так или иначе кончится. Если судить по моим ощущениям, именно к этому идет.

Впрочем, случилось как-то мне присутствовать при подобном «раздвоении», которое происходило буквально на моих глазах. Сидели мы с приятелем-актером в ресторане «Дом актера». Близилась полночь, публика постепенно расходилась, официанты убирали со столов, даже верхний свет в залах уже погасили, включенными оставались только несколько светильников на стенах. И вдруг, когда в ресторане оставалось всего-то с десяток человек, по ковровой дорожке, минуя ошеломленного швейцара, входит он. Весь такой холеный, замшевый, будто только что с витрины магазина, и словно бы идет… да нет, парит он над толпой, то есть над той самой ковровой дорожкой, по которой звезды поднимаются на подиум Каннского кинофестиваля. Тут же возникает суета, спешно сдвигаются столы, и вот, неспешно попивая кофеек, мэтр, окруженный затаившими дыхание почитателями своего таланта, начинает рассказ о новом фильме. Честно признаюсь, что после первых двух его творений я бы и сам мэтра на руках носил, если бы такая возможность у меня имелась. Но тут я оказался, прямо скажем, не у дел, поскольку рядом с ним расположилась некая популярная в то время эстрадная певица. Да что популярная — вылитая Софи Лорен, это если судить по уникальным формам! Впрочем, и личико было очень даже ничего. Сидим мы, слушаем про историю любви под музыку какого-то романса, и все не сводим с мэтра глаз. А та, что вылитая Софи, так просто обеими руками в него вцепилась, и впечатление такое, что вот еще немного — и… Тут наша Софи глянула в окно, разжала пальцы и, извинившись, устремилась к выходу. Должен признаться, что с этого момента я на рассказчика даже не глядел, не говоря уже о том, что ничегошеньки из того, что он наговорил, уже не помню — фильм-то потом получился так себе. А с улицы тем временем доносился визг тормозов, сигналили автомашины — это Софи перебегала улицу. Там, у тротуара на противоположной стороне стоял маленький, невзрачный такой автомобильчик, то ли «москвич» первого выпуска, то ли «запорожец». Как потом коротко объяснила нам Софи, муж звал ее домой. Так вот, тело и впрямь рвалось к нему, но сердце певицы в эту ночь должно было принадлежать другому. Где-то примерно через час мэтр закончил свой рассказ, при этом певице пришлось еще пару раз выбегать на улицу, ну и в итоге… в итоге одна половина ее «я» вместе с телом Софи Лорен все же отправилась туда, где ей и надлежало быть согласно желанию супруга. А вот душа… Да кто ее разберет, эту таинственную женскую душу?

— А вот что бы ты на ее месте сделала?

Лулу подпирает очаровательную головку кулачком и некоторое время раздумывает. А затем выдает мне вот такое:

— Не надо ей было шляться по кабакам. А уж бегать через дорогу туда-сюда — это и вовсе напрасное занятие.

И то верно. Я и не подозревал, что у Лулу такой рациональный склад ума — видимо, вся в мать, а не в меня. Но все же интересно, как бы она в подобном случае поступила?

— Ну, если бы в том «запорожце» сидел ты…

Лулу смотрит на меня и улыбается. А я, честно говоря, даже и не знаю, как мне это понимать и что она под этим «ты» подразумевает — то ли просто водителя, то ли любовника, то ли отца. Эх, почему я в свое время так и не решился стать художником? Может, и обо мне бы сейчас так говорили — «мэтр». Да и заехал бы я за Лулу уж точно если не на «кадиллаке», так на «опеле».

Знаю я, о чем вы сейчас думаете. Вот, мол, старый дурень чуть ли не грезит наяву и воображает себе невесть что — и про девчонку, и про свой якобы загубленный талант. Потом скажет, что вот власть перед ним оказывается виновата, мол, что-то там не позволила, где-то помешала, бульдозером прошлась по его картинам… Да нет, картины вон они, висят. Во всяком случае, те, что были написаны когда-то. Ну а уж ненаписанное — теперь это не вернешь. Я о том времени, что минуло безвозвратно. И если еще оправданий поискать, то несомненно вот что — врожденная осмотрительность сработала.

Должен признаться, что после того случая с цветами, которые мне пришлось вручать на Первомай, предпочитаю не лезть понапрасну на рожон и, если есть хоть какая-то возможность, заранее планирую, как избежать вероятных неприятностей. Помню, был у меня когда-то приятель, на югах встречались, сладким персиком закусывали молодое крымское вино, говорили про Пикассо, Сезанна и Ван Гога. Так вот он мне рассказал, что из всего их выпуска художественной школы только трое рискнули выбрать карьеру живописца. Самое любопытное, что остальные пошли не куда-нибудь там еще, а в физики. Ну уж удивили! Так ведь, между прочим, тоже творчество, причем не зависящее ни от идеологии, ни от указаний сверху и иных, куда более огорчительных причин. Да что тут говорить, могло ли быть в те времена что-нибудь другое, столь же далекое от углубленного изучения истории КПСС и ссылок на решения очередного съезда? Но вот если тебя на третьем курсе вызывают в деканат и предлагают в интересах государства перейти на учебу в другое заведение — или ты не комсомолец? — тут поневоле задумываешься, а не дал ли ты маху тогда, когда изменил своему настоящему призванию?

Ну что ж, стать живописцем не сбылось, да и с прежней службой в итоге не заладилось, и на то были свои причины. Теперь вот пробую кое-чего добиться в бизнесе.

Кстати, напрасно Лулу рассчитывала на то, что я расскажу ей про роман. А дело в том, что творение автора — оно в некотором смысле как ребенок. Нельзя показывать еще не родившееся дитя. Это все равно как муж потребовал бы сделать жене кесарево сечение, чтобы посмотреть, отвечает ли его представлениям плод, созревающий в материнском чреве.

Что уж тут говорить — форменное варварство и только! Так что и вам остается ждать, когда я допишу это свое «чудо» до конца. Может быть, тогда хоть что-нибудь поймете…

А что же Лулу? Я продолжаю размышлять о смысле бытия, а она уже спит. Видимо, за последние дни умаялась. Впрочем, сейчас ночь, Лулу и впрямь еще спит, а я что-то размечтался прямо на работе.

Глава 19

Ультиматум

Как-то раз, оказавшись в гостях в одном старинном доме на Тверской, я вышел из квартиры с намерением засмолить — там где-то был подходящий закуток, что-то вроде места для курения. Но так уж строили прежде дома гостиничного типа, что сам черт ногу сломит, пока там нужное место найдет, то есть коридор был длиннющий, ломаный, кривой, с многочисленными изгибами, разветвлениями и поворотами. Я повернул в очередной раз за угол и вдруг обнаружил под ногами некое подобие люка. Большой такой, кованого железа квадрат совершенно непонятного предназначения. А что, подумалось мне, может, это ход в таинственные подземелья и оттуда прямиком можно попасть в Кремль, и вылезти из-под земли где-то на Соборной площади, и пробраться в запретные хоромы, туда, где делается власть, где совершаются великие и, что поделаешь, не всегда добрые дела? Кабы попасть туда, вот был бы кайф! Впрочем, я тогда был уже слегка навеселе, а в этом состоянии подобные желания не в диковинку.