Книга Мидлштейны - Джеми Аттенберг

Последняя клиентка — яркая пышнотелая женщина с восторгом ела блюдо, которое приготовил Кеннет. Она медленно посасывала вилку, ложку, палочки, смакуя вкусы, его вкусы, пока на тарелке не осталось ничего. В последние две недели она приходила каждый вечер. Кеннету нравились ее глаза — черные, полные гнева. Это его не пугало. Кеннет все понимал, он чувствовал то же самое. Его жена умерла, уже давно, однако факт оставался фактом: она была мертва. А на что злилась эта женщина? Анна что-то сказала. Ее голос стал хриплым, глаза покраснели. Она очень старалась не плакать, и Кеннет боялся, что дочка вот-вот сломается. Он ни в чем ее не винил: Анна училась в школе искусств, а не в юридическом колледже. Документами в семье занималась Мери, она всю жизнь вела отцовскую бухгалтерию, а Кеннет с дочерью в этом не разбирались. Как же Мери могла оставить их?

Последняя посетительница, эта богиня позднего вечера, тяжело поднялась из-за стола, слизнула с пальцев крошки и подошла к Анне и Кеннету.

— Может, я вам помогу?

Когда-то, давным-давно, она работала юристом и еще не забыла того, что знала.

— У меня неплохо получалось, — заверила Эди Мидлштейн.

Она села рядом, разгладила бумаги. Прищурилась, охнула, увидев, в какую ловушку попали отец и дочь, и рассмеялась над хитрыми формулировками договоров.

Ничего страшного. Нужно только поработать немного, и все получится.

— Мне все равно делать нечего, — сказала она.

* * *

Кеннет вытер полотенцем руки. На столе лежала готовая лапша. Он бросил в кастрюльку с длинной ручкой тмин и подумал, не добавить ли корицы. Кеннет знал, что Эди больна, хоть она и не говорила: она тяжело дышала, у нее была слишком бледная кожа. Тмин укрепляет здоровье, а корица разжигает страсть.

Он обжарил зерна за две минуты, порезал перец и чеснок. Хрустящая корица и нежный ягненок — Эди понравится контраст. Она оценит текстуру и глубину и неожиданность крошечного взрыва. Кеннет вновь засомневался. Что скажет Эди, узнав, что он положил в еду афродизиак? Наконец он решил, что добавит в уже пылающий костер лишь капельку огня.

Зазвонил мобильник, и Кеннет сразу понял, что это Эди — никто не звонил ему так поздно, кроме нее и дочери. По правде говоря, Эди была его единственным другом.

— Привет, милая, — сказал он в трубку. — Ты хорошо себя вела?

Кеннет пересыпал обжаренную корицу в маленькую чашу.

— Отвратительно, — сказала Эди. — Даже швырнула в мужа кое-чем.

Он засмеялся.

— И чем же?

— Не знаю, перед глазами все расплывалось. Кажется, рулетом.

— Попала?

— Нет, он отскочил от спинки стула и упал прямо перед Ричардом, на стол.

Кеннет рассмеялся еще громче.

— И почему я все это делаю? — вздохнула она. — Ричард мне безразличен. Я люблю тебя.

— Когда-нибудь ты перестанешь на него злиться.

— Но почему это происходит? Ведь я с ума схожу по тебе.

— У людей в сердце иногда живет несколько чувств одновременно. Мы не муравьи.

Иногда он тосковал по Мери, хоть ни за что и не признался бы в этом новой возлюбленной. Как хорошо, что Эди ни внешностью, ни характером не похожа на его покойную жену, иначе он, вероятно, стал бы их сравнивать. Единственной общей чертой этих женщин была деловая хватка. Сам он разбирался только в корице и тмине.

— У меня тысяча разных чувств, — сказала Эди.

— Многовато. Значит, ты очень сильная.

— Или сумасшедшая.

— Между этим — тонкая грань.

— Тончайшая.

— Я готовлю тебе особенное блюдо, — сказал Кеннет. — Но для начала хочу кое-что спросить.

— Я вся внимание, — искренне ответила Эди.

— Я хотел положить корицы, а она иногда… она возбуждает.

— Правда?

— Ты ведь не думаешь, что я хотел тебя обмануть? Может, обойтись без корицы? Хватит и меня одного.

— Чем больше корицы, тем лучше, — сказала Эди и настойчиво добавила: — Положи побольше.

— Через час все будет готово.

— Приезжай скорее.

Что оставалось делать? Он поставил на плиту кастрюлю с водой, бросил туда мясо, тмин, красный перец и чеснок. Чайную ложку корицы. Соевый соус. Соль и черный перец. Кеннет почувствовал, как наполняется желанием. Больше корицы. Он плеснул на сковороду масла, нагрел, положил ягнятину и подсолил ее немного. Лапша закипела. Наконец-то уныние отпустило, наконец-то он загорелся. Через минуту ярко-красное мясо потемнело, взорвались несколько зерен тмина. Представив, как шлепнулся на стол Мидлштейна хлебный рулетик, Кеннет пожалел, что не видел этого.

Послышались тяжелые шаги. На кухню с последним грязным блюдом вошла его красавица дочь. Яркая одежда, стройные ножки, солдатские ботинки. Не верилось, что он произвел на свет такое необыкновенное существо. Она всегда поддерживала отца. Верная, любящая девочка.

— Есть хочешь? — спросил Кеннет.

— Не знаю. Устала.

Хорошо — неправильно кормить Анну тем, что он приготовил для своей женщины. Корица его доченьке не нужна. Кеннета охватила нежность к этой девочке — внезапно, будто его ударили. В груди, точно синяк, заныла любовь. Он вышел из-за плиты и обнял Анну. Какая же она хрупкая. И не похожа на Мери — другая.

— Ты знаешь, как я тебе благодарен? Я говорил когда-нибудь, что ты спасла мне жизнь?

Анна расплакалась.

— Вслух — нет.

— Спасибо, спасибо, спасибо, — повторял он.

Когда он наконец отпустил дочь, под глазами у нее появились бледные сиреневые разводы. Анна провела по коже кончиками пальцев.

— Папа, ты меня убиваешь.

Он потрепал ее по плечу и поцеловал в лоб.

— Ладно, больше не буду.

Отправив дочку домой, Кеннет переложил лапшу сначала в сито, потом в пластиковую коробку, добавил мясо и все перемешал. Он загрузил посудомоечную машину, снял белую поварскую куртку, умылся и, задрав рубаху, вымыл подмышки. Совсем устал. Кеннет похлопал себя по щекам. Его ждала Эди Мидлштейн.

Он ехал через пригороды. Издали все торговые центры были похожи, но он провел в них почти всю жизнь и знал, как они отличаются друг от друга, хотя бы людьми, которые там работают. Деловые американские муравьи.

Соседи уже спали, свет горел только в доме Эди. Неужели так поздно? Кеннет взглянул на часы. Скоро двенадцать, а он идет к любимой. Как юноша. Однажды, еще до свадьбы, им с Мери захотелось в Атлантик-Сити. Они приехали после полуночи и до утра играли на автоматах и целовались. От сигарет кружилась голова. Тем вечером он смог раз, второй, третий, четвертый, но сегодня решил ограничиться двумя.