Книга Пока мы можем говорить - Марина Козлова

А вот это было правдой. Свою жизнь он считал делом предельно приватным. Особенно с тех пор, как стал что-то о ней понимать.

Борис закрыл Гомеса и, по обыкновению, закурил в задумчивости. Этот Гомес заставлял его курить постоянно, не оставлял ни единого шанса побороть дурную привычку. Вирус, а как же… Бедная, бедная Алехандра. Ведь с ней произойдет что-то страшное, надо полагать. Будет что-то, какая-то расплата за ее счастье с этим непонятным человеком, чье имя автор пока не называет, хотя Борис уже, не торопясь и не без удовольствия, добрался до сто десятой страницы. Пассаж Гомеса о социальных стереотипах в связи с образом его героя напомнил Борису об эпизоде почти трехлетней давности. У них с Шелгуновым уже был офис в тихом центре, удобный, формально обставленный, с высокими потолками и со старой изразцовой печью в углу переговорной комнаты. В принципе, помещению не помешал бы ремонт, можно было бы сменить старый паркет на модный ламинат или, на худой конец, положить ковролин, но руки не доходили. Работы и без того хватало. И вот пришел к ним как-то представитель заказчика – молодой парень, настолько продуманно-стильный, что его можно было бы без особой подготовки фотографировать для обложки журнала «XXL». Один из топ-менеджеров крупной консалтинговой компании. Вне всякого сомнения, любимчик высшего руководства и в связи с этим очень перспективный молодой человек. Суть проблемы обсудили при закрытых дверях, но, уходя, посетитель обвел взглядом небольшую прихожую и пожал плечами.

– Что-то не так? – поинтересовался Борис.

– Вы знаете, у меня… ну, в силу профессиональных и отчасти семейных связей, предположим, есть знакомые, которых могут заинтересовать ваши услуги, – сказал парень, надевая полупальто от Версаче. – И рекомендации у вас отменные. Но – без обид – бедненько у вас. Бюджетно, как принято говорить. Вы должны основательно поработать над своим имиджем. Понимаете, уважающие себя люди, большие люди – они таких мест стараются не посещать, не их уровень.

– Серьезно? – раздалось от входной двери. Это пришла Варежка. Тогда она находилась в неплохой форме, в состоянии «стойкой ремиссии», как сказала Анна. Варежка переступила порог и бросила на стул гобеленовый рюкзачок. – А как же великие княжны? – с места в карьер спросила она юного представителя столичной элиты.

– Это моя жена, – вздохнул Борис. – Варя, наш гость уже уходит, давай не будем его задерживать.

Топ-менеджер зачем-то снял очки.

– А что великие княжны?

Варежка стояла перед ним, засунув руки в карманы джинсов, и что-то такое было в ее взгляде. Что-то такое, что заставило Бориса внутренне собраться на всякий пожарный случай. В ее взгляде была скука пополам с брезгливостью. Примерно пятьдесят на пятьдесят.

– Великие княжны, дочери царя Николая, во время Первой мировой, как дети в школу, пошли сестрами милосердия в госпитали выхаживать раненых, умирающих утешать. Судна выносить за прооперированными солдатиками. Вы в своем Кловском лицее не проходили этого, нет? Работа там была – сами понимаете, по локоть в крови, в гное и в говне. Так вот, я так думаю, что делали они это исключительно из уважения к себе. Большие люди, как вы справедливо заметили…

– Всего доброго, – торопливо и отчасти испуганно откланялся представитель заказчика и исчез за дверью.

А Варежка вытащила из рюкзачка влажные салфетки и тщательно, методично вытерла руки.

– Помойный социальный расизм. – Скомканные салфетки полетели в мусорное ведро. – Прямо на глазах люди перестают быть людьми. Ты, Боря, не замечаешь, нет? Странно все это…

Эти Варежкины слова Борис повторил в разговоре с Георгием.

– Странно все это, – сказал он, понимая, что четче выразиться пока не может. Не может ясно сформулировать свои ощущения.

Георгий подался вперед и спросил:

– Что? Что вам странно?

– И то, что вы делаете. И то, что говорите. И вообще всё.

– Странно? – Георгий подбросил сложенные щипцы в воздух, и они, совершив серебристое двойное сальто, опустились в его широкую и твердую фермерскую ладонь. – А вам, Борис, как живется? Ничего так, нормально? Нигде не жмет? Вы действительно считаете, что это и есть жизнь: вот вы родились, как-то худо-бедно выросли, пободались с несговорчивым мирозданием, заработали себе тяжелый невроз от того, что так ни хрена и не поняли, и во время Ч мирно отъехали в механический зев крематория? Чтобы что? Вам не приходил этот вопрос в голову? Что-то человечество провтыкало, упустило, прошло мимо чего-то… Не заметило, не разглядело. Вы не смотри́те на меня так, я обо всех нас говорю.

– У тебя очень опасная работа. – Алехандра тревожно наблюдала, как Андрес, удобно устроившись в глубоком плетеном кресле, положив ногу на ногу, с увлечением читает какое-то пожелтевшее уголовное дело, чуть ли не украденное им собственноручно из архива городской прокуратуры.

Он оторвался от чтения и посмотрел на нее поверх очков своим задумчивым взглядом, от которого она мгновенно теряла равновесие.

– По сравнению с помощником нотариуса – да. Очень.

Как у него получается так смотреть? И вроде бы в его лице ничего не меняется, но она же видит – сейчас ему на самом деле смешно, хоть он и пытается казаться серьезным. А вот сейчас – беспокоится о ней почему-то, а теперь – думает о том, что нужно захлопнуть эту пыльную папку, крепко взять ее, Алехандру, за руку или, подхватив на руки, закинуть на плечо, как овцу. И отправиться с ней на второй этаж. Надо сказать, что в подобных случаях она никогда не сопротивлялась. Она чувствовала себя самой счастливой в мире овцой, котенком, рыбкой, лианой, малиновым вареньем.

«Он тебе в отцы годится!» – в который раз приводила последний аргумент несчастная Мария.

«Он лучше всех», – нелогично возражала Алехандра, провожая затуманенным взглядом высокую фигуру Андреса – тот широким шагом пересекал двор, уходил до вечера, перед входом в арку оборачивался на полкорпуса и поднимал руку вверх.

Ах, как ждала она его весь день, как бегала к окну, прислушивалась к шагам на лестничной клетке, гипнотизировала взглядом черный молчащий телефон, ложилась лицом к стене, и поджимала колени к сладко ноющему животу, и хотела уснуть, чтобы убить время, но сон не шел. Андрес возвращался, вместе с ним в дом врывались свежие запахи вечера, влетали птицы, вплывали рыбы, ультрамариновой волной вливалось, заполняло все углы и закоулки звездное мадридское небо. И Алехандра никогда не могла отследить, как, в какой момент оказывалась в его руках. Он обнимал ее, покачивал, тормошил, будил, стряхивал с нее остатки дневного оцепенения, отчаянного ожидания…

…Бывает так, думала Алехандра еще тогда, в самом начале, в те тяжелые и странные дни, когда она заразилась, заболела этим человеком, по-настоящему слегла и с температурой выше 39-ти, в ознобе, после тяжелого непродолжительного сна все думала она: бывает так… Например, когда люди вдруг – раз! – и увидели друг друга, и от этого наступают ясные солнечные дни, дивно поют птицы в ветвях, распускаются цветы на лугу и идут звонкие слепые дожди.