Книга Пока мы можем говорить - Марина Козлова

– Ну в точности моя Эмико, – сказал он. – Точь-в-точь дочка моя. Лежи, лежи, засыпай. Только вот это спрячь куда-нибудь подальше, так, чтобы никто не нашел. Утром прочтешь.

И положил ей в руку плотный бумажный квадратик.

Ранним утром учителя обнаружили в углу веранды, лежащего лицом в пол, уже истекшего кровью – он совершил сэппуку. Поскольку рядом с ним не было верного кайсяку[18], который одним ударом меча пресек бы его предсмертные мучения, можно было только представить себе, как тяжело, не проронив ни единого крика, он умирал этой ночью и каким одиноким был в тот момент.

Эмико убежала подальше в лес, дрожащими руками развернула свернутую много раз бумажку. Там было написано твердой рукой: «Нельзя жить, испытывая нечеловеческий стыд за своих соотечественников. Эмико, по этому адресу в Харбине ты найдешь людей, которые займутся твоей дальнейшей судьбой. Только уходи туда немедленно. Береги себя, дочка, живи долго».

В то же утро, не медля ни минуты, поборов естественное желание навестить отца, Эмико ушла в Харбин. По адресу, указанному в записке учителя, оказался фильтр одной из штаб-квартир советской разведки.

Если бы через два года она, здоровая и тренированная девушка, не слегла с непонятной болезнью и не проговорилась в бреду, полагая, что разговаривает со своим советским связным, не случилось бы этого досадного провала и японского плена.

Если бы не блестящая и головокружительная многоходовка русских, конечной целью которой было внедрение Юхана и Чижика в американский проект «Венона», не стали бы японцы обменивать Эмико на своего агента, а казнили бы как пить дать. Чудо…

Небо светлело, и лаврская колокольня в зеленой паутине реставрационной сетки парила над Днепром на подушке из утреннего речного тумана. Воспоминания о сне потеряли остроту и горечь. Эмико начала приятно подмерзать под открытой форточкой, вернулась в постель, с удовольствием закуталась в теплое легкое одеяло. Некоторое время она была твердо уверена, что не спит, но мысли путались, и вот на каком-то склоне не пойми откуда вдруг развернулся странный серый веер со стальным отливом, потом еще и еще, и прямо у нее перед глазами один за другим стали распускаться красные маки на белой футболке. И голос Женьки, уверенный, как всегда, но только непривычно тихий, прозвучал отчетливо: «Не подходите к ним. Не трогайте их».

* * *

Алехандра всегда помнила тот день, когда увидела его. Она могла бы описать в деталях все с утра до вечера – все, что видела, слышала, жевала или нюхала, все смешные и безответственные мысли, которые проносились у нее в голове. К примеру, ей не хотелось работать, невыносимо скучно было подшивать документы в рубрикатор. Работу помощника нотариуса вообще, знаете, веселой и увлекательной не назовешь, но в тот день сама мысль о трудовом усердии казалась Алехандре богопротивной.

Она задумчиво жевала сухую цедру лимона, косилась в окно и двумя кохиноровскими карандашами, как маленькими барабанными палочками, выстукивала на столе песню итальянских партизан «Белла чао». За окном во дворе каталась на велосипеде девочка, живущая напротив нотариальной конторы. Наматывая круги, юная велосипедистка беспокоила пару голубей, которые то и дело приземлялись к хлебным крошкам, приводила в движение белье на веревке и полуденный майский воздух, состоящий из запахов клейких почек, соседской стряпни и хозяйственного мыла. Ее каштановые волосы плыли за ней горизонтальными невесомыми волнами, колеса скрипели и повизгивали – велосипед был старый, еще папин. Алехандра легко загрустила о своем детстве, но грустила недолго. Потому что в дверь позвонили и надо было идти открывать.

– Я к нотариусу, – негромко сказал человек.

Он был высокий и, произнося эти простые слова – Алехандра их слышала от визитеров ежедневно, – немного склонился к ней, будто сделал полупоклон. Может быть, до этого он встречался только со слабослышащими помощниками нотариусов и у него выработалась такая привычка?

– А нотариус… – начала Алехандра, машинально отступив назад, и посетитель шагнул из полумрака лестничной площадки в освещенную солнцем комнату.

Во-первых, она его узнала. Он был известным в стране журналистом, автором множества сложных и даже опасных журналистских расследований. Это благодаря ему случился местный Уотергейт, в результате чего премьер-министр страны, втянутый в крупную международную коррупционную схему, со страшным скандалом потерял кресло. Он первый рассказал людям о подпольных цехах по производству химических наркотиков и о том, как в этом производстве в их тихой и благополучной стране использовался рабский труд. Он вообще много чего говорил людям – на популярном телеканале у него была своя программа, называлась «Правда по пятницам». Алехандре понравился выпуск, посвященный социальной безопасности. Этот человек рассказывал, как простому гражданину не попадаться, защищаться, как не стать жертвой аферистов, как разговаривать с чиновниками и отстаивать свои права. К нему на эфир мог прийти любой, кто хочет сказать людям правду. Его программы не без основания побаивались многие политики и всевозможные общественные деятели, особенно те, кто выстроил свою карьеру на лжи, которую еще иногда называют популизмом.

То есть Алехандра конечно же узнала его. Но тут же удивилась несоответствию его строгого и респектабельного телевизионного образа тому, что она видела сейчас. Он был в свитере и ветровке, с рюкзаком, он был слегка взъерошен и смотрел на нее поверх очков несерьезным взглядом серых глаз.

«Может, у меня грязь на носу? – растерялась Алехандра. – Или крошка от бутерброда прилипла к губе?» И, не отводя глаз от посетителя, она потрогала свой рот и заодно нос кончиками пальцев.

– Так что нотариус? – терпеливо спросил человек и поправил на плече лямку рюкзака.

– Заболел, – односложно ответила Алехандра. Она смотрела на него снизу вверх, и в этот момент у нее возникло желание, которое иначе как странным не назовешь. Ей вдруг захотелось обнять его за шею и поцеловать в небритую щеку. И чтобы он немедленно крепко обнял ее в ответ вот этими руками.

Вот дура…

– Ну что ж, извините за беспокойство, зайду в следующий раз. – Он улыбнулся ей, повернулся и вышел в темный коридор.

Алехандра на ватных ногах приблизилась к графину, налила себе воды в стакан, выпила ее залпом и шумно выдохнула, держась за край стола. Никогда раньше она не испытывала такого странного чувства. Объяснить, что это такое, ей было некому, и поэтому Алехандре показалось, что она вдруг заболела следом за своим шефом-нотариусом. Вирус или что-то в этом роде.

А виновник ее замешательства вышел на крыльцо, сощурился от неожиданно яркого солнечного света и сменил очки с диоптриями на черные Rey Ban. Марки очков и хорошее горнолыжное снаряжение – вот и все буржуазное баловство, которое в своей непростой и богатой событиями жизни он считал уместным. Остальные же предметы вожделения современного потребительского общества волновали его не очень. Ни автомобили, ни интерьеры, ни дорогие шмотки не занимали его сознания совершенно. Два студийных костюма от Армани вкупе с сорочками-запонками и галстуками он с легким сердцем оставлял заботливому стилисту и забывал о них до следующего эфира. Если на что и променял бы пару-тройку своих любимых старых свитеров, так на такие же точно – крупной вязки, с рукавами, которые легко подтягивать до локтя по привычке, сложившейся еще в юности. При этом он так часто сталкивался с превратным мнением о себе как об аристократе до мозга костей и далеко не в первом поколении, что даже перестал обращать внимание на этот забавный стереотип. И еще говорили о нем, как о человеке, который тщательно оберегает от посторонних глаз свою частную жизнь.