Книга Непобедимый 3. Рычаг локтя - Алим Онербекович Тыналин

взглядом. И вдруг ухмыльнулся: «Че вылупился, доходяга?».

Дима ничего не ответил. Только сжал зубы до скрипа. И ринулся на обидчика с кулаками.

Драка вышла короткой. Серый заломил Димке руку, повалил лицом в грязь. Харкнул под ноги. Процедил сквозь зубы:

— Будешь выпендриваться — похороним рядом с папашей.

Дима поднялся. Утер разбитый нос. Кровь капала на грудь, на потертые кеды. В ушах звенело от боли и унижения.

Побрел прочь со двора. Гнилые доски заброшенного дома скрипели под ногами. Пахло прелыми листьями.

Домой вернулся под утро. Анна спала беспробудным сном, свесив тощую руку с дивана.

Дима пожевал нехитрый ужин, выпил воды. И ушел. Пришла одна мысль в голову.

Колпаков-старший когда-то увлекался самбо. Даже призы брал на первенстве области. Хранил в чемодане на балконе пожелтевшие вырезки из газет, фотокарточки в замусоленных конвертах.

Дима разыскал в Свердловске бывшего тренера отца. Михалыч оказался мужик обстоятельный. Выслушал сбивчивый рассказ, задумчиво подергал седой ус.

И кивнул:

— Ну что ж, попробуем из тебя борца сделать.

Началась новая жизнь. После школы — бегом в секцию. Там другой мир. Старые маты, пахнущие резиной, гудящие от ударов мешки. Хриплые команды Михалыча. И глаза других пацанов — упрямые, голодные.

Первые месяцы Димка только и делал, что потирал ноющие бока. Михалыч гонял нещадно. Отжимания до онемевших рук, пробежки до потери пульса.

По вечерам Дима падал на жесткую койку и проваливался в липкое забытье. Снилось, что он снова маленький. Сидит на горшке, а мать трясет его за плечи и кричит, кричит.

На тренировках Дима молчал. Только скрипел зубами и поднимался снова и снова. После очередного броска шел в угол зала, отсыхал. Михалыч смотрел сочувственно, качал головой. Но с занятий не снимал.

К шестнадцати годам Колпаков окреп. Быстро попер вверх в физухе. Раздался в плечах, обзавелся литыми мышцами.

В секции его уважали и побаивались. В поединках превращался в зверя. Шел напролом, впивался мертвой хваткой. Боль игнорировал, словно робот. Михалыч только диву давался.

А внутри у Димы по-прежнему бушевало пламя. Недолюбленность, невысказанная обида на мать и отца. Сидела заноза, грызла исподволь.

В 1971 году Колпаков попал в сборную. Ехал на Спартакиаду в столицу. В поезде не ел и почти не спал все трое суток.

Сидел, тупо пялясь в одну точку. Прокручивал в голове удары, захваты, контратаки. Мысли путались, наскакивали одна на другую.

В Москве селили в гостиницу. Дима лежал на продавленной кровати, смотрел в чисто выбеленный потолок.

Вспоминал мать. Как она плакала беззвучно после смерти отца. Водила пальцем по фотографиям, часами сидела в его старом свитере. А потом сдалась и опустилась.

Может, Димке стоило быть сильнее? Заменить ей отца, поддержать? Не дать захлебнуться в горе и одиночестве? Спасти ее — и себя самого?

Нужно что-то решать. Кем-то становиться. Кроме самбо и тупой злости внутри — ничего больше не было. Ни прошлого, ни настоящего, ни будущего.

Впереди ждали соревнования, первый серьезный поединок. Дебют, о котором он уже давно грезил. Ворочаясь на жесткой койке, Дима представлял ковер, рев трибун, противника напротив.

Он больше не мог быть слабым. Он должен победить. Самого себя, свое прошлое и страхи. Или сдохнуть и исчезнуть без следа.

Утром Колпаков встал с кровати, пошел в душ. Долго стоял под обжигающе-ледяной водой, смывал ненужные мысли и сомнения.

Тщательно побрился, надел чистое белье, спортивный костюм. Посмотрел в зеркало, прямо в глаза своему отражению. Едва узнал себя — бледное жесткое лицо, колючий взгляд.

Пора выходить на ковер. И принимать бой — с противником или с самим собой. Третьего не дано.

Дима поправил волосы. И шагнул за дверь — навстречу своей судьбе. Страха не было, лишь холодная звенящая пустота. И где-то в глубине — жажда боя, упрямая воля к жизни. Звериный несгибаемый дух, закаленный с детства.

Колпаков знал — сегодня он не имеет права проиграть. Потому что это будет означать проигрыш всему. И ему придется признать, что отец был прав. А он — лишь жалкий слабак и неудачник.

Нет уж. Только не это. Лучше сдохнуть на ковре, истекая кровью. Но не сдаться. Никогда.

* * *

Я стоял на краю ковра, разминал шею. Трибуны гудели.

Синяя самбовка туго обтягивало тело. Посмотрел на соперника — Колпаков. Плечистый, сосредоточенный. В глазах — звериный огонь.

Нас представили. Мы пожали друг другу руки. Зрители усилили рев.

Рефери свистнул.

Мы тут же сошлись в центре, сцепились в захватах. Я сразу очутился рядом с соперником.

Ощутил его горячее дыхание, запах пота. Попробовал сковать захватом — не дался, ловко вывернулся.

Разошлись. Кружили по ковру.

Я сделал ложный выпад, имитировал подсечку. Колпаков не повелся, держал дистанцию. Хмурился, скалил зубы. Бросился вперед, норовил ухватить за рукав. Ускользнул в последний момент.

Мы плясали осторожный танец. Взгляды иногда скрещивались клинками.

Крики зрителей давили на виски. Сегодня я не мог сосредоточиться полностью.

Слышал скрип зубов, иногда треск своих суставов. Пытался поймать ритм, предугадать маневр.

Миг — и противник взорвался серией атак. Я блокировал его попытки, попятился к краю. Чувствовал жар его ярости, отчаянное желание задавить.

Ну, что же ты так торопишься, не надо спешить. Я ухмыльнулся, ушел с линии атаки. Колпаков досадливо рыкнул.

Я пока выжидал. Пристроился сбоку, цепанул ногой под колено.

Бросок удался наполовину. Соперник полетел на маты. Болельщики заорали. Колпаков вскочил, тряхнул головой. В глазах — бешенство пополам с обидой.

Мы снова сошлись. Хватка, рывок. Пот застилал глаза. Дышали тяжело, со всхлипом.

Колено ныло от удара. Краем глаза я поймал обеспокоенный взгляд Степаныча. Ладно, стиснул зубы. Терпел.

Колпаков наседал. Пер как танк, напролом. Закручивал узел рук, давил всем весом.

Выломал кисть из замка, нечаянно врезал локтем в бок. Или не совсем случайно?

Я охнул, отступил на шаг. Провел обманный маневр, нырнул под руку. Захват, бедро вперед — и снова бросок.

Есть! Колпаков опять кувыркнулся по ковру. Зрители засвистели.

Рефери поднял два пальца — оценил. Я вел в счете.

Колпаков вскочил. Плечи ссутулились, в глазах — мутная пелена.

Теперь я взял передышку. Отступил к краю, перевел дух.

Тело гудело от напряжения. В висках стучала кровь. Колпаков подлетел вихрем. Выбросил вперед руки, сгреб за отворот. Я рефлекторно вывернулся, долбанул наотмашь по кисти. Поздно.

Рывок, попытка броска с прогибом. Я пролетел по дуге, впечатался в ковер. Тут же вскочил, но рефери уже поднял руку. Оценил бросок. Колпаков догнал меня по баллам.

Я медленно поднялся. Пошатнулся, сморгнул пелену. Делал вид, будто