Книга Непобедимый 3. Рычаг локтя - Алим Онербекович Тыналин

полным-полно. Успею размяться раз двадцать. Можно даже не торопиться, а подремать и восстановить силы.

Но отдохнуть не удалось. Через минут десять появился Степаныч, с ним остальные наши.

Тренер, в отличие от дяди Феди, злой, как тысяча чертей. Он посмотрел на меня, поздоровался, потом буркнул:

— Давай, Витя, сегодня работай в полную силу. А то не видать тебе ордера, как своих ушей.

Что это ты так? Разве у нас не предусмотрено все и с вероятностью восемьдесят семь процентов не решено, что я сделаю всех? Мы вчера вечером обсудили план схваток и Степаныч тогда посмотрел список участников и заявил, качая головой:

— В этот раз, если все получится, то ты сможешь добраться до пьедестала. Только уже от тебя будет зависеть, где именно ты там окажешься, на каком месте. И от того, что ты там сделаешь с Харей.

Ладно, это все лирика. Когда нас всех поставили в центре зала, я уже нашел нужное состояние.

Немного злости и ледяного спокойствия. Кажется, дядя Федор и Степаныч добивались от меня именно этого.

Потом начались схватки. У нас нет никого из легких весов, даже Круглов отказался, хотя он почти моей категории. Так что, мы стояли и ждали.

Вот только я рассчитывал, что выйду первым из нашей секции, но сначала вызвали Михайлова.

Он выступал против Басова Константина из Кишинева. Противник Лехе попался спокойный, как удав.

Глядя на него, я сразу подумал, что это серьезный соперник, потому что у него, судя по всему, холодная голова. Вот Михайлов у нас любит лезть напролом и это его частенько подводит. Ладно, может, в этот раз Степаныч прочистил ему мозги и он будет вести себя, как надо, взвешивая все свои действия наперед.

Поединок сразу же стал напряженным. Сил у борцов предостаточно, задора тоже хватает, так что они тут же бросились в атаку друг на друга. Надо же, получилось даже наоборот, чем я думал.

Михайлов осторожничал, держал оборону, его противник тут же занял центр ковра и контролировал середину, хватая Леху и стараясь его оттеснить. Пару раз ему почти удавалось схватить Михайлова и чуть было не уронить умелым зацепом, но они оказывались за границей зоны и вынуждены были возвращаться обратно.

Я глядел и не узнавал Леху. Хладнокровнейший борец, спокойно изматывал соперника, не давал ему вздохнуть спокойно.

Басов все время атаковал, как будто ему приспичило, пардон, в уборную и он торопился закончить схватку. Дошло до того, что рефери сделал замечание Михайлову за пассивность.

Дело совсем неслыханное, я глядел во все глаза и не узнавал нашего активиста на ковре. Тот стоял с поникшей головой, с потухшим взглядом и особо не сопротивлялся.

— Что это с ним, а? — недоумевающе спросил стоявший рядом Боря. — Любимая рыбка сдохла, что ли? Если так будет продолжаться, он не сможет пробиться дальше. Он что, думает, тут можно вот так ходить, повесив башку? Да его же снесут сейчас, если он не начнет шевелиться.

Зрители вокруг уже кричали и шумели, подбадривали борцов криками. Народ заполнил трибуны, все места заняты, причем зрители попались какие-то активные, возможно, понаехали из других городов и стран, для поддержки своих претендентов.

Они топали ногами, улюлюкали и свистели, так что зал содрогался от их шума. Боря поэтому тоже сунул в рот два пальца, оглушительно засвистел и закричал:

— Давай, Леха, шевелись! Скрути его!

Не знаю, услышал ли Михайлов, но почти все оставшееся время до конца схватки он вел себя пассивно. Я же говорю, непривычно как-то.

Я уже думал, что он так и проиграет, просто по очкам, когда вдруг все пошло по-другому. Наступила последняя минута схватки и в Михайлова как будто вкололи тюбик адреналина.

Он налетел на противника, сам схватил его за рукава и тут же толкнул на подножку. Тот даже чуть было не поддался на прием, так необычно это было, но сразу же исправился, отбился и сам провел контратаку.

Потащил Михайлова за собой, слегка наклонил его корпус и свой, зацепил его правую ногу своей левой и чуть было не швырнул через бедро. Леха тоже вовремя сориентировался, он теперь боролся, как лев.

Теперь он больше походил на себя и двигался быстро и даже слегка торопливо. Они продолжали бороться, почти подошли к краю ковра и тут Михайлову удалось провести подножку.

Я даже сам не ожидал, что такое случится. Он быстро подставил ногу сбоку Басова, из почти немыслимого положения, рванул его руками и повалил на ковер. Бросок получился именно за счет рук, силовым приемом.

Так Михайлов заработал первые два балла, а остаток схватки опять начал обороняться. Хм, отличная тактика, он сэкономил силы, а противник их все растратил.

Когда прозвучал свисток рефери, ничего не изменилось, Михайлов выиграл по очкам. Надо же, как он изменился, кто бы мог подумать, что Леха будет выигрывать так, он ведь всегда стремился победить вчистую.

Но теперь, глядя на сияющего Михайлова, я подумал, что этот турнир может принести много сюрпризов. А потом объявили мою фамилию и Боря хлопнул меня по плечу.

— Давай, ни пуха, ни пера.

Глава 17

Первый, самый первый

Свердловск, 1955 год. В семье рабочего Уралмаша Игоря Колпакова и его жены Анны родился мальчик. Назвали Дмитрием. Роды получились тяжелые, Анна чуть не умерла от кровопотери. Но выкарабкалась, ради сына.

Дима рос хилым, болезненным ребенком. Часто простужался, подхватывал инфекции. Врачи разводили руками, слабый иммунитет, что поделать.

Анна выхаживала сына, как могла. Отпаивала травяными отварами, закаляла.

Игорь подсмеивался над женой, мол, растит неженку. Сам он оставался крепким мужиком. В войну танки собирал для фронта.

Когда Димке исполнилось шесть, Игорь погиб на заводе. Балка сорвалась с крана, раздавила.

Мать заливалась слезами, билась в истерике. А Димка молчал. Только кулачки сжимал до побелевших костяшек. И вспоминал, как отец называл его слабаком.

После похорон Анна сдала. Затравленный взгляд, трясущиеся руки. Частенько запивала горе водкой. Соседка, баба Зина, жалела мальчонку. Совала то пирожок, то яблоко. Приговаривала: «Ох, сиротинушка ты наш».

Димка ненавидел, когда его жалели. Хотелось кричать, бить посуду, вышвыривать в окно материны бутылки. Внутри клокотала ярость. На весь мир, на судьбу-злодейку.

В двенадцать лет он наконец понял. Надо что-то менять.

Однажды мать совсем загуляла. Исчезла на три дня. Димка сидел в темной квартире, грыз черствый хлеб. Глотал слезы.

А потом плюнул и вышел во двор. Шпана гоняла мяч. Самый рослый, Серый, скользнул по Димке равнодушным