Книга Диоген - Игорь Евгеньевич Суриков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лосев также замечает о Сократе: «Это какой-то необычайно трезвый греческий ум… Сократ — тонкий, насмешливый, причудливый, свирепо-умный…»{108} А можно ли о Диогене сказать что-то подобное? Свиреп-то он, конечно, был, а вот был ли по-настоящему умен (хотя это, казалось бы, должно быть обязательным качеством любого серьезного философа)? Тут уместно привести наблюдение другого современного автора: «…в Диогене определенно не было того, что было высшим в Сократе, если это высшее следует называть умом. Можно даже сказать шире: в Диогене уже не было того инстинктивного, природного умного доброжелательства классической эпохи, поздним представителем которой был Сократ»{109}.
ПЕРВЫЙ КОСМОПОЛИТ
«На вопрос, откуда он, Диоген сказал: «Я — гражданин мира» (Диоген Лаэртский. VI. 63). В оригинале употреблено греческое слово kosmopolitēs (отсюда — и наше «космополит»), образованное от двух существительных: kôsmos («мир») и polîtēs («гражданин»). Словечко это, по всей видимости, именно Диогеном и было придумано и впервые употреблено{110}. Звучало оно тогда еще вполне ново и свежо.
В целом космополитические настроения получили распространение у греков позже, в период эллинизма. Во времена, когда господствовали полисные, коллективистские традиции, индивид был более всего привязан к родному городу-государству, ощущал себя его частицей, был его патриотом. Оказаться без своей «малой родины» — это считалось одной из самых ужасных вещей, какая только может случиться с человеком. Такого желали врагам в проклятиях. Диоген же, оказавшийся как раз в подобном положении изгоя, ничуть этим не тяготился. «Он часто говорил, что над ним исполнились трагические проклятия, ибо он не кто иной, как
Лишенный крова, города, отчизны,
Живущий со дня на день нищий странник».
Здесь наш герой цитирует какую-то трагедию и явно иронизирует: вот-де, людям такое и в страшном сне не приснится, а мне хоть бы что…
Вскоре после его смерти полисные скрепы начали по-настоящему рушиться. Важным фактором развития цивилизации эллинизма стала радикальная смена политической ситуации. Вместо множества враждующих полисов жизнь новой эпохи определялась несколькими относительно стабильными крупными державами — эллинистическими монархиями, «осколками» распавшейся эфемерной империи Александра Македонского. Эти государства отличались друг от друга, в сущности, лишь правящими династиями, а в культурном и языковом плане представляли полное единство.
Такие условия способствовали легкому перетеканию «культурных кадров» с одного конца эллинистического мира на другой. Период эллинизма вообще отличался большой мобильностью населения, но в особенной степени это было характерно именно для интеллигенции. Философ, поэт, ученый, покинув родную Элладу, мог очутиться в любой точке колоссальных пространств Востока, завоеванных Александром: от названной им в свою честь Александрии в Египте до какой-нибудь Бактрии (области на территории нынешнего Афганистана). Всюду звучала греческая речь, всюду у деятеля культуры нашлись бы почитатели.
Ломались узкие полисные рамки, и без того уже расшатанные. Если греческая культура прежних эпох была полисной по своему характеру, то в период эллинизма впервые можно говорить о складывании мировой культуры. Тогда-то на смену полисному коллективизму в образованных слоях общества окончательно и пришел космополитизм — ощущение себя гражданами не «малой родины», полиса, а всего мира, «космоса». В тесной связи с космополитизмом стоял резкий рост индивидуализма. Во всех сферах культурного творчества — будь то религия, философия, литература, искусство — во главу угла теперь ставилась не община граждан, а отдельная личность «как она есть», со своими чаяниями и эмоциями.
Безусловно, и космополитизм, и индивидуализм не впервые проявились в эллинистическое время. Эти ментальные тенденции дали о себе знать еще в IV в. до н. э., в период кризиса классического полиса. Но тогда они были достоянием узкого круга интеллектуальной элиты (да и то не всей, а лишь некоторых ее представителей), а в новых условиях стали частью преобладающего мироощущения. Среди интеллектуалов, о которых идет речь, — космополитов и индивидуалистов, — Диоген выступил первым или одним из первых. О его вящем индивидуализме неоднократно говорилось выше, а теперь речь идет о космополитизме. Снова перед нами доказательство того, что киники с их проповедью были не выразителями классического идеала, а предтечами грядущих реалий, для которых во времена нашего героя активно готовилась почва. И сам он был среди тех, кто ее готовил.
Дело у Диогена, как всегда, шло рука об руку со словом. Хотя он и обосновался в Афинах (так уж повелось, что именно в этом городе было наибольшее количество философов — и своих, и приезжих), он постоянно покидал их, перемещался по Греции. В источниках зафиксированы случаи посещения им самых разнообразных мест. Выше упоминалось о том, что он бывал в Спарте и, пожалуй, только для этого полиса находил какие-то добрые слова, в частности, сравнивая его с мужской половиной дома, а Афины — с женской. Удивляться этому не приходится: быт спартанцев, ходивших в рваных плащах (и гордившихся этим), питавшихся каким-то отвратительным варевом, больше всего напоминал кинический образ жизни.
Об остальных городах, где ему довелось оказаться, Диоген отзывался куда более пренебрежительно. «Видя, что в Мегарах овцы ходят в кожаных попонах, а дети бегают голыми, он сказал: «Лучше быть у мегарца бараном, чем сыном» (Диоген Лаэртский. VI. 41). «Придя в Минд и увидев, что ворота в городе огромные, а сам город маленький, он сказал: «Граждане Минда, запирайте ворота, чтобы ваш город не убежал» (Диоген Лаэртский. VI. 57).
Снова и снова любой повод используется для демонстрации диогеновского насмешливого остроумия. Относительно Мегар необходимо пояснение: этот полис в экономической сфере специализировался на разведении овец особой тонкорунной породы{111}. Нежная и мягкая мегарская шерсть пользовалась большим спросом в Греции. Потому-то жители Мегар и надевали на овец попоны, чтобы защищать их от колючек, когда они пасутся.
То, что
