Книга Диоген - Игорь Евгеньевич Суриков

распространенному заблуждению (часто считают, что знаменитейший из киников излагал свое учение только в устной форме) он оставил после себя порядочное письменное наследие.

Вот что сообщает по этому поводу Диоген Лаэртский: «Ему приписываются следующие сочинения: диалоги — «Кефалион», «Ихтий», «Галка», «Леопард», «Афинский народ», «Государство», «Наука нравственности», «О богатстве», «О любви», «Феодор», «Гипсий», «Аристарх», «О смерти»; послания; семь трагедий — «Елена», «Фиест», «Геракл», «Ахилл», «Медея», «Хрисипп», «Эдип». Однако Сосикрат в I книге «Преемств» и Сатир в IV книге «Жизнеописаний» говорят, что все это Диогену не принадлежит, а «трагедийки», по словам Сатира, написаны Филиском с Эгины, учеником Диогена. Сотион в VII книге говорит, что Диоген написал только следующие сочинения: «О добродетели», «О благе», «О любви», «Нищий», «Толмей», «Барс», «Кассандр», «Кефалион», «Филиск», «Аристарх», «Сизиф», «Ганимед», «Изречения», «Послания» (Диоген Лаэртский. VI. 80).

Конечно, обращает на себя внимание оборот «ему приписываются». И действительно, из только что процитированного пассажа со ссылками на мнения разных древнегреческих эрудитов видно, что уже в античности высказывались серьезные сомнения в принадлежности Диогену многих произведений из этого длинного перечня. Сомнения, безусловно, были оправданными: можно с уверенностью утверждать, что подделки в списке есть. Уж трагедии-то наверняка относятся к таковым.

Однако считать, что весь список состоит только из подцелок, тоже было бы неправомерным; в нем, конечно, есть и подлинные вещи. «Гегесий просил почитать что-нибудь из его сочинений. «Дурак ты, Гегесий, — сказал Диоген, — нарисованным фигам ты предпочитаешь настоящие, а живого урока не замечаешь и требуешь писаных правил» (Диоген Лаэртский. VI. 48). Так-то оно так, но уже из факта просьбы дать почитать труды философа явствует, что труды эти существовали. Сократа же никто никогда не просил дать почитать что-нибудь из написанного им, — все прекрасно знали, что дать ему нечего.

Подлинные труды Диогена легче было бы отделить от фальсификаций, сохранись те и другие; тогда можно было бы проделать над ними скрупулезную филологическую работу в целях установления авторства (соответствующие приемы давно уже отточены многими поколениями ученых и часто приносят значимые результаты). Но, увы, до нас не дошло ни одного сочинения. Такова, к сожалению, общая ситуация с греческой философией классического периода: полностью мы имеем только произведения Платона и Аристотеля, а от остальных мыслителей — лишь фрагменты (как правило, это цитаты, выписанные более поздними античными авторами, которым их сочинения еще были доступны).

Есть и фрагменты, принадлежащие нашему гербю. Считаем совершенно необходимым привести хотя бы некоторые из них. Должен же читатель познакомиться с собственными словами Диогена, сошедшими, так сказать, с кончика его пера (хотя в античности писали не перьями, а так называемыми стилями — заостренными с одного конца палочками).

«Всякие несчастья, когда их ожидают, всегда кажутся страшнее, чем огорчения, испытываемые от их действительного прихода. Страх столь велик, что многие спешат навстречу тому, чего боятся. Так застигнутые бурей не дожидаются, пока корабль пойдет ко дну, а еще до того кончают жизнь самоубийством» (Иоанн Стобей. Антология. VIII. 15).

«Итак, справедливость дает душе несравненный покой. Жить, никого не боясь, никого не стыдясь, — это доставляет радость и делает жизнь полной. Тот, у кого справедливость в душе, не только многим приносит пользу, но больше всего самому себе, ибо не сделает даже попытки нанести себе хоть какое-нибудь оскорбление. Он не причинит себе ни горя, ни болезни, но, считая природные органы чувств божественными, будет пользоваться ими разумно, ничего не делая сверх своих сил, оберегать их и благодаря этому получать удовольствия и пользу. Кто разумно станет обходиться сам с собой, тот будет черпать удовольствия и в слухе, и в зрении, и в пище, и в любви. Атому, кто неразумно пользуется собой, грозят опасности, связанные с вещами более значительными и крайне необходимыми. Разве ты не видел людей, у которых душа не знает покоя ни днем, ни ночью, из-за чего они, словно безумные, бросаются в море и реки?» (Иоанн Стобей. Антология. IX. 49).

«Счастливым людям жизнь кажется лучше и потому смерть — тягостней, а те, кто живет в беде, жизнь переносят тяжелее, зато смерть принимают легче. А для тиранов и жизнь, и смерть тяжелее, чем для остальных, потому что живут они гораздо хуже тех, кто страстно стремится умереть, а смерти боятся так, как те, кто живет самой приятной жизнью» (Иоанн Стобей. Антология. XIX. 27).

«Лечить мертвеца и поучать старца — одно и то же» (Антоний и Максим. Рассуждение о наставлениях. С. 254).

«Кто не испытывает ни перед чем страха и больше всего уверен в себе, как не тот, кто не знает за собой ничего дурного?» (Иоанн Стобей. Антология. XXIV. 14).

«Счастье состоит единственно в том, чтобы постоянно пребывать в радостном состоянии духа и никогда не горевать, где бы и в какое бы время мы ни оказались» (Иоанн Стобей. Антология. СIII. 20).

«Мы утверждаем, что истинное счастье состоит в том, чтобы разум и душа всегда пребывали в покое и веселье» (Иоанн Стобей. Антология. СIII. 21).

Собственно, что мы из этих фрагментов узнаем о взглядах Диогена и киников? Не очень-то много по сравнению с тем, что знали до того. Перед нами промелькнули несколько основных кинических идей, о которых речь шла выше. Упор на этику, на нормы поведения и полное равнодушие ко всем остальным отраслям философского знания. Непоколебимое доверие к органам чувств (сенсуализм), которые предлагается даже считать божественными. Призывы особо не утруждаться, «ничего не делая сверх своих сил», — то, что мы охарактеризовали как облегченный вариант гедонизма. Понимание счастья как покоя, как пресловутой апатии-бесстрастия (лишь бы меня не волновали и лишь бы я сам себя не волновал!)

Не правда ли, очень простая философия? Настолько простая, что, кажется, в принципе не может найтись человек, который не мог бы ее постичь, будь он даже выходцем из самой малообразованной среды. Во многом этим, кстати, объясняется популярность кинизма после того, как он возник: принявший его учение мог горделиво говорить, что и он теперь философ, «жрец царицы наук», а при этом прилагать какие-то особые умственные усилия, «напрягать мозги» было не нужно. Опростись, надень дырявый плащ, начни изрекать трюизмы — о том, что мудрецу всегда хорошо и т. п., — и у тебя появятся поклонники, а то и собственные ученики.

Опять ни малейшего сходства между Сократом и Диогеном. Философия последнего, повторим, так проста, что порой хочется назвать ее плоской. Сократ же — мыслитель сложнейший, мыслитель-загадка. Загадка, которая не была в полной мере разгадана не только в античности, но и учеными Нового времени, даже