Книга Посторонний человек. Урод. Белый аист - Людмила Георгиевна Молчанова

человек, неплохой хирург, но... За этим коротким «но» скрывалось что-то серьезное и очень грустное, о чем не договаривал Валентин Ильич.

Общие невзгоды сближали их все больше и больше. И когда, спустя несколько месяцев, Мария Петровна все же ушла на преподавательскую работу, то с удивлением заметила, что не перестает думать о своем бывшем начальнике и чувствует себя еще более одинокой. Она была счастлива, когда однажды Валентин Ильич заехал к ней и, скрывая смущение, объяснил, что на правах старого знакомого решил посмотреть на ее житье-бытье. Потом он приехал еще и еще раз... Наконец случилось то, что и должно было случиться. Как-то, придя к ней, Валентин Ильич больше не вернулся к себе домой, к своей жене и дочери. Кажется, пришла долгожданная любовь, о которой каждый из них тосковал в душе.

Где-то там, очень далеко, сражались люди. Каждый день газеты приносили тяжелые вести с фронта, каждый час сообщало о них радио. И почти совсем рядом, но в чужом загадочном мире, жила другая женщина — оставленная жена, мать белобрысой девочки. Это к ней спешили с вокзала в крытых брезентом машинах раненые бойцы, и она делала что-то очень большое и важное для всех. Но если к человеку приходит неожиданное счастье, то иногда случается, что он забывает обо всем окружающем.

Небольшая, освещенная мягким светом комната точно отгородилась от тревожного мира. Отгородилась толстыми стенами, окном, за которым беспрерывно лил осенний дождь и сердитый ветер срывал последние желтые листья с деревьев. Казалось, что в комнату не доходило ни единого звука извне, и было так тихо, спокойно по вечерам.

Развязка наступила через полгода. Валентин Ильич ушел на фронт. И тогда даже ночью не стал выключаться репродуктор, и, как многие другие женщины, Мария Петровна каждую минуту ждала известий, тревожась за жизнь любимого человека.

Валентин Ильич писал редко и скупо. Но и те весточки, которые она получала, с каждым разом приносили все меньше и меньше радости. Она не понимала, что же происходило. Последнее письмо объяснило все. Он просил простить его, слабовольного человека, который слишком много думал о себе, и который не знал, чего хотел и искал.

А вскоре пришло известие о его гибели. И снова, как прежде, Мария Петровна осталась одна. Правда, рядом был сын, но что мог понимать совсем малый ребенок? Чувства растерянности, одиночества нахлынули с такой силой, так нужна была помощь и поддержка, что Мария Петровна не вытерпела. Ей захотелось повидаться с той, другой женщиной— его женой. Делить им теперь было нечего.

Встреча состоялась поздним вечером. В вестибюле клиники было страшно холодно. Где-то, под потолком, едва мерцала одинокая электрическая лампочка, на всем окружающем лежали глубокие тени.

* * *

Мария Петровна стояла, прижавшись спиной к толстой колонне, подернутой игольчатой изморозью. Не отводя глаз, она смотрела на невысокую женщину, медленно читающую последнее письмо Валентина Ильича. Под белым халатом угадывалась ватная куртка, отчего ее фигура казалась неуклюжей. Эта полнота никак не вязалась с худым и до странности неподвижным лицом.

То и дело открывалась входная дверь, и клубы морозного белого пара, врываясь с улицы, на минуту, другую обволакивали женщину. Очевидно, прибыл очередной эшелон с ранеными. Мимо них сновали санитарки, осторожно пронося тяжелые носилки, прикрытые одеялами.

Кажется, прошла целая вечность, пока не был дочитан мелко исписанный листочек письма. Но вот опустилась рука в белом обшлаге, и на таком же белом, точно окаменевшем лице шевельнулись тонкие темные брови. Женщина подняла голову. Мария Петровна сделала неуверенный шаг навстречу ей, но рядом с ними опустились носилки. Застонал раненый, и женщина-врач вздрогнула, нагнулась, приподняла краешек одеяла. Сказав что-то повелительным тоном санитарке, она снова выпрямилась и, очевидно, забыв обо всем, стремительно скрылась в полутьме за стеклянной дверью. Мария Петровна продолжала стоять, прислушиваясь к быстрым, замирающим шагам.

Она очнулась, услышав сочувственный голос дежурной, закутанной шалью до самых глаз.

— Ступайте, гражданочка, Галина Ивановна больше не выйдет. Наверное, уже в операционной. Тяжелых много прибыло. Трудная сегодня будет у нее ночка.

Ночь эта ушла в далекое прошлое, и вот вновь неожиданная встреча...

В палату тихо вошла санитарка.

— Больная, вы спите? Вам передачка и письмо от сына. Просит, чтобы написали ответ...

* * *

Агничка вышла из палаты расстроенная. Думала ободрить больную, а случилось, кажется, наоборот. Она не могла простить себе такого промаха. К тому же, если узнает мать, то Агничке, конечно, непоздоровится. Студентам не положено вести таких разговоров с больными. Но как бы то ни было, а с матерью необходимо поговорить о новенькой.

Агничка быстро направилась к кабинету профессора, осторожно приоткрыла дверь. За столом, в полном одиночестве сидел хмурый Кондратий Степанович. Чуть ссутулясь, он просматривал чью-то историю болезни. Агничка в нерешительности остановилась у порога. Старик поднял голову и недовольно пожевал губами. Приход студентки спутал его мысли.

Только что проконсультировали больного Терентьева и уехал профессор Снятков. Как и следовало ожидать, профессор настаивал на повторном оперировании тракториста.

Но сейчас подвергать больного вторичной трепанации черепа было довольно рискованно. Решили выждать более благоприятного момента. Пока же договорились установить непрерывное наблюдение и дежурство возле Терентьева. Но кому поручить такое ответственное дело? Правда, Ранцов охотно дал свое согласие, но Кондратия Степановича беспокоило поведение хирурга. С достаточной ли доброе отвестностью отнесется тот к своей обязанности?..

— Ты ко мне, Агнюша?—спросил Кондратий Степанович.

Наедине он всегда называл девушку по имени.

Она бочком подошла к столу.

— Как, по-вашему, у больной Климовой злокачественная опухоль? — спросила внезапно она, покраснев до самых корешков светлых волос.

Старик потер лоб, припоминая, о какой больной идет речь и, вспомнив, прищурился.

— Климова, Климова, — повторил он, стараясь связать ничего не говорящую ему фамилию со странным поведением доцента Катаевой. Что-то было не так, и во всем этом не мешало бы разобраться. Постучав остро заточенным карандашом по столу, Кондратий Степанович, словно мимоходом, спросил:

— Эта больная, наверное, мать какой-нибудь твоей подружки?

Агничка отрицательно качнула головой.

— Просто жаль ее очень почему-то...

— Это хорошо, что жаль, — заметил добродушно старый хирург. — Только беспокоиться пока нечего. Думаю, что у твоей протеже всего-навсего небольшая язвочка. Возьмем еще раз анализ, сверим со старым, на рентгене посмотрим и тогда...—Помолчав, он неожиданно попросил: — Если, Агнюша, увидишь сейчас свою маму, то скажи, что я ее ожидаю. Дело у меня к ней есть.

Поняв, что Кондратий Степанович вежливо выпроваживает ее из кабинета, Агничка поспешила уйти.

Из чистой перевязочной вывозили на тележке