Книга Вьетнам. История трагедии. 1945–1975 - Макс Хейстингс

После этого Чинь снялась в главных ролях в 22 фильмах, таких как «Янки во Вьетнаме», «Операция ЦРУ» и т. д. Эти фильмы сделали ее знаменитой по всей Юго-Восточной Азии, а в своей стране она стала настоящей звездой. Но, несмотря на громкую славу, она продолжала тосковать по своей семье, ничего не зная о судьбе тех, кто остался на Севере: «Война — мой враг. Не будь войны, какая бы чудесная жизнь у меня была!»[157] Что же касается фильма Манкевича, то полковник Лансдейл, которого некоторые ошибочно считают прототипом Пайла, присутствовал на гала-показе в Вашингтоне и расхвалил фильм до небес. Сам автор отрекся от экранизации: Оди Мерфи сыграл «тихого американца» как хорошего, порядочного парня, концовка была изменена, и Грин выразил сожаление по поводу пропагандистской «санации» его циничного романа.

Несмотря на то что значительная часть американских денег разворовывалась и растранжиривалась, эти огромные денежные влияния вкупе с передышкой от войны принесли в дельту Меконга в конце 1950-х гг. счастливые времена. Один из крестьян впоследствии рассказывал: «Я вспоминаю то время как сказку. Я был беззаботен и наслаждался своей молодостью»[158]. Членство в коммунистической партии резко пошло на убыль. Поля дарили щедрые урожаи риса, сады — изобилие фруктов; во дворах бродили толстые свиньи, а в деревенских прудах кишела рыба. На смену соломенным хижинам начали приходить деревянные дома. Наиболее зажиточные крестьяне покупали мебель, велосипеды и радио; их дети ходили в школы. Сампаны с лодочными моторами и автоматические водяные насосы стали первыми шагами на пути к модернизации сельского хозяйства.

Тем не менее самые обездоленные остались в стороне от всеобщего процветания. Политический режим Южного Вьетнама был ничуть не более справедлив и гуманен, чем коммунистический режим на Севере, хотя и проливал меньше крови поначалу. Землевладельцы вернулись в деревни, из которых были выгнаны вьетминевцами, и предъявили свои права на земли, а некоторые даже потребовали вернуть им «задолженность» по арендной плате. Зьем постепенно усиливал свою авторитарную хватку: Чан Ким Туйен, глава его разведывательной службы SEPES, маленький человек ростом меньше полутора метров и весом меньше 50 кг, был известен как один из самых безжалостных убийц в Азии. Зьем отвергал любые обвинения в том, что он нарушил условие о проведении общенациональных выборов в двухлетний срок. Впрочем, в какой-то мере он был прав: официально его правительство не было участником Женевских соглашений, а о свободных и честных выборах на Севере не могло быть и речи.

Американцы и некоторые европейцы рассматривали Южный Вьетнам в контексте других клиентских государств США, где американцы обеспечивали выживание и даже процветание куда более неприятным режимам, чем режим Зьема. Жестокость и коррумпированность южнокорейского диктатора Ли Сын Мана не мешали ему удерживаться у власти уже много лет. На Филиппинах президент Рамон Магсайсай не чурался самых безжалостных методов, чтобы очистить страну от партизанского движения хуков. В Греции правящий режим с шокирующей жестокостью подавил коммунистическую угрозу. Мало кто из диктаторов Латинской Америки правил своими странами, пытаясь создать хотя бы видимость честности, справедливости и человечности, однако все они продолжали пользоваться поддержкой Вашингтона.

Таким образом, в конце 1950-х гг., несмотря на очевидную некомпетентность, коррумпированность и репрессивную политику режима Зьема, американцы не видели причин для его краха, по крайней мере до тех пор, пока оплачивали его счета. В феврале 1957 г. южновьетнамские коммунисты совершили очередную неудачную попытку покушения на Зьема. Полковник Лансдейл расхваливал президента перед своими боссами, и некоторые были действительно впечатлены его успехами: приезжавшие в Сайгон западные корреспонденты своими глазами видели прогресс и процветание, о котором трубили американцы. Когда в мае 1957 г. Зьем посетил США, его лично встречал президент Эйзенхауэр и четверть миллиона ньюйоркцев вышли поприветствовать его торжественный проезд по улицам города. Газета The New York Times в эйфорической передовице назвала его «азиатским освободителем, олицетворением твердости воли»[159]; The Boston Globe окрестила его «вьетнамцем, сделанным из стали». Журнал Life опубликовал статью под заголовком «В Америку прибыл творец чудес из Вьетнама: Зьем — жесткий лидер, который пробудил свою страну и искоренил красную угрозу»[160]. Вряд ли можно было втиснуть в одну короткую фразу больше фантазий.

По возвращении в Сайгон Зьем уступил уговорам американских советников чаще показываться перед своим народом, тем более что каждое его появление те умело оркестрировали восторженными толпами. Зьем считал это искренним проявлением народной любви и только укреплялся в одержимой вере в собственную избранность. Стремясь при каждом удобном случае подчеркнуть свою независимость, в одном из интервью журналистке Маргерит Хиггинс Зьем заявил, что, если бы США контролировали правительство Сайгона, «как марионетку на веревочках… чем бы они тогда отличались от французов?»[161] По словам Эва Бумгарднера из информационного агентства USIA, Зьем считал американцев «большими детьми — с добрыми намерениями, обладающими деньгами и военной мощью, продвинутыми в техническом плане, но не очень-то искушенными в ведении дел с ним и его расой»[162].

Зьем действительно был сам себе хозяином, чего нельзя сказать о последующих южновьетнамских лидерах. К сожалению, он не прислушался к советам, которые могли бы обеспечить ему политическое выживание и даже успех: обуздать свою зарвавшуюся семью; перестать покровительствовать католикам; выбирать подчиненных исходя из их компетентности, а не лояльности; положить конец коррупции; прекратить преследование оппозиционеров; провести радикальную земельную реформу.

Традиционно жители Сайгона с гордостью считали себя «настоящими вьетнамцами» — «нгыой вьет» — и свысока смотрели на северян, которых они называли «бак ки». Теперь же они с негодованием смотрели на засилье северян-католиков при дворе у Зьема и в его правящей политической партии Кан Лао. Зыонг Ван Май, которая сама была уроженкой Ханоя, писала: «Режим Зьема все больше напоминал правительство саквояжников»[163]. Самое пагубное влияние на репутацию президента оказывал его брат Нго Динь Ню, хитрый и безжалостный глава службы безопасности, чья жена, мадам Ню по прозвищу Леди Дракон, могла бы стать голливудской звездой в роли Злой ведьмы Востока. Ханойское руководство также не чуралось пользоваться услугами палачей и истязателей, но предусмотрительно заботилось о том, чтобы об этом мало кто знал за пределами тюремных стен. В противоположность этому, Ню прославился своими зверствами на весь мир, что наносило непоправимый ущерб имиджу сайгонского правительства.