Книга Плохие девочки не плачут. Книга 3 - Валерия Ангелос

Однако я не пытаюсь прекратить. Наоборот. Умоляю продолжать.

— Алекс, — выдаю сквозь стон. — Прошу… пожалуйста.

Фон Вейганд накрывает мою грудь ртом. Втягивает плоть. Слегка прикусывает кожу. Внутри растекается ртуть. И впечатление такое, будто мое сердце выдирают наружу.

Господи. Боже.

А губы все ниже. По ребрам. По призрачным отметинам. Фантомным. Разбередив старые ранения, раздразнив затаенную боль. Пробуждают агонию. Даже калечат. Но тут же лечат, исцеляют, утоляют горечь. Опутывают нитями ласки. Окутывают нежностью.

Он точно битое хочет починить. Исправить. Склеить. Срастить. Вернуть назад, обратить время вспять. Искупить грехи. До дна чашу вины испить.

Глупый. Зачем?

Не нужно. Уже. Никогда.

Я давно все простила. Себя — не могу. За слабость. За боль. За отчаяние. Тебя — в любых прегрешениях. Заранее. На годы вперед. На века.

— Алекс, — жалобно всхлипываю.

Фон Вейганд целует меня как святыню. Осторожно. Бережно. Словно совершает лишь ему одному известный обряд. Таинство. Ритуал. С особенным благоговением. Служит. Опять преклоняет колени.

Горячий язык выводит узор на моем животе. Чертит невысказанные строки. Ниже и ниже, прямо туда, где копится грех, где берет начало наше падение.

Грязное. Жаркое. Безумное.

Преступление.

И наказание. Рядом. Близко. Хлестким пульсом по взмокшим вискам. Гулким ударом крови в затылок.

— Алекс! — сдавленно вскрикиваю.

Фон Вейганд касается меня там.

Там, где мучал. Там, где терзал. Там, где раздирал на части. Врезался раз за разом, не ведая ни жалости, ни пощады. Вбивался до упора, вырывая из горла истошные вопли.

Тягучая судорога выкручивает мой позвоночник. Спазм сковывает мышцы. Еще и еще. Принуждает простонать. Проскулить. Сжаться. Вжаться в разгоряченную гальку.

Нет.

Нет, нет, нет.

Мы так не договаривались. Нельзя, чтобы было так хорошо. Потом обязательно следует плохо. Нельзя безнаказанно кайфовать, наслаждаться, тонуть в похоти. Расплата грядет неминуемо.

Стоп. Хватит.

Я кончаю прежде, чем успеваю его прервать. Взлетаю до небес. Взрываюсь. Обрушиваюсь вниз каскадом ярких искр. Растекаюсь раскаленной волной по морскому берегу.

— Алекс, — рваный выдох. — Алекс.

Фон Вейганд не прекращает. Не отрывается от меня. Исследует. Изучает. Проводит по острым граням греха. Доводит до исступления. Ранит. Расчерчивает внутри порочную нотную грамоту.

Его губы не знают стыда. Его язык еще хуже. Везде. Срывая запреты. Ломая печати. Руша табу. Всюду. До колких судорог. До вожделения дрожи.

Я кончаю столько раз, что становится страшно.

Я вообще выживу?

Кончаю с его именем на устах. Выгибаюсь под бесстыдным ртом. Сжимаю бритую голову голыми бедрами.

Как одержимая. Как бешеное животное.

— Люблю тебя, — заявляю судорожно. — Люблю безумно.

— Подожди, — холодно обрывает фон Вейганд.

Горячие пальцы накрывают мои колени, поглаживают и движутся по икрам, обхватывают лодыжки, сжимают, заключая в железные кандалы. Властно дергают вниз, вынуждают нырнуть под опаляющий лед. Точнее — под прямой огонь. Дикий. Неистовый. До пепла сжигающий. Шальной. Под тяжесть мускулистого тела. Под напряженные до предела канаты мышц.

О мой Бог.

Шепчу. В путаных мыслях. Успеваю подумать лишь это. Взмолиться. Не успеваю. Отпетая преступница. Грешница. Пропащая душа.

И темные воды смыкаются над головой.

Я иду ко дну. Или взлетаю?

Это не рай. Ну и ладно.

Буду гореть в аду. Только бы с тобой. В одном котле. Попробуешь выбраться — затащу обратно. В ураган. В самое пекло. Прости. Другого пути тебе не светит.

— Повтори, — приказывает фон Вейганд.

— Ч-что? — спрашиваю сбивчиво.

— Ты знаешь, — дьявольская усмешка.

— Я…

Захлебываюсь собственным утробным стоном.

Кричу. Надсадно. Греховно. Порочно. Протяжно. Тону в самых темных чувствах. В самых низменных эмоциях.

Кто я? Что я? Никто. Ничто. Не важно. Ничего. Существуешь лишь ты. Глубоко внутри. Твердый. Пульсирующий. До одури обжигающий.

Огромный член входит в меня. Единственным ударом. Жутко. Жестоко. Возбуждающе. Принуждая выгнуться и заорать. Узреть ночные звезды посреди ослепительно синих дневных небес.

Ты. Входишь в меня. Распахиваешь врата. Настежь. Срываешь все запреты. Врываешься. Вливаешься как расплавленная сталь. Порабощаешь и подчиняешь. Покоряешь. Каждую клетку. Заполняешь. Как нож. Режешь мое пространство. И сбиваешь замки. Замыкаешь реальность.

Точка. Точка. Точка.

Вычеркиваешь. Безжалостно. Выдираешь неугодные страницы. Комкаешь. Выбрасываешь к черту. Выводишь нужные строчки. Упрямо. Уперто. Одержимо. Ты не из тех, кто отдает личную собственность. Не из тех, кто дарит свободу выбора.

А я?

Я…

— Люблю тебя, — говорит фон Вейганд, толкаясь вглубь, разводя мои дрожащие руки в разные стороны, вдавливая запястья в камень, распиная под собой. — Люблю.

— П-почему, — запинаюсь, с шумом втягиваю искрящийся электричеством воздух, сдавленно продолжаю: — Почему сразу не сказал?

— Хотел понять, — смотрит прямо в глаза, душу вырывает пристальным взглядом, совершает мощный толчок, буквально вспарывает вздыбленной плотью. — Хотел узнать, как это будет звучать, когда я окажусь внутри. Когда ты кончишь подо мной. Опять и опять.

— Я, — глотаю стон, вскрик, вмиг подступившие к горлу слезы, глотаю все, абсолютно все ради него и шепчу: — Люблю тебя. Люблю. Люблю.

— И я, — прижимается губами к губам, овладевает мною, медленно и неотвратимо, берет без остатка, выжигает тавро жарким: — Люблю.

Господи.

Боже.

Держи меня.

Крепче. Прошу.

Не разжимай ладонь. Не отпускай мои руки. Пальцы переплети. Еще, еще. Умоляю. Пожалуйста. Не отдавай. Никому. Никогда.

Клянусь. Даже смерть не разлучит нас.

Стой. Скажи. Чувствуешь? Снег тает на устах. Чистый. Кристальный. Непривычно соленый. Необычно. Будто морские брызги.

Это ангелы плачут.

Нас прощают.

За любовь.

А может, просто я плачу? Опять. Так глупо. В очередной раз. Рыдаю как последняя истеричка.

Ты. Мой. Единственный.

— Что случилось? — фон Вейганд замирает, отстраняется, но не покидает, приподнимается на локтях, вглядывается в мое лицо. — Больно? Говори. Что не так?