Книга Человечество: История. Религия. Культура. Раннее Средневековье - Константин Владиславович Рыжов

class="p1">Двенадцати лет от роду Гэндзи был объявлен совершеннолетним и получил жену: юную дочь первого канцлера, которую звали Аой. Однако, с самого начала Гэндзи оказался не очень примерным супругом: он был слишком прекрасен, для того, чтобы служить усладой только одной женщины. И он стал служить усладой многим. Вернее, он сам стал искать услады в них.

ОТРЫВОК ИЗ ВТОРОЙ ГЛАВЫ «ПОВЕСТИ О ГЭНДЗИ»

Однажды вечером, когда на улице, не переставая, лил томительно-тоскливый дождь, несколько придворных (и среди них совсем еще юный Гэндзи), собравшись вместе, заводят разговор о женщинах. Каждый рассказывает какую-то историю из своей жизни, по большей части печальную. Таким образом, входит в роман одна из главных и сквозных его тем – поиск героем идеальной спутницы жизни, гармоничный союз с которой послужит основой его счастья. Но, увы, этот гармоничный союз невозможен, оттого и счастье для нас остается только вечно ускользающим призраком. Приводимый ниже рассказ вложен в уста приятеля Гэндзи Ума-но ками.

«…Давным-давно, будучи еще весьма низкого звания, я вступил в связь с одной милой женщиной. Наружность ее была далека от совершенства, и я, склонный к беспутству юности, вовсе не собирался останавливать на ней окончательный выбор. Имея к ней неизменную доверенность, я тем не менее не умел ограничиться ею одной и частенько искал развлечения в других местах, заставляя ее терзаться от ревности. Она не упускала случая попенять меня за непостоянство, и это мне не нравилось. «Неужели так трудно владеть собой? – досадовал я. – Будь она снисходительней к моим шалостям…» Так, с одной стороны, меня тяготили ее постоянные, иногда совершенно необоснованные подозрения, с другой – я невольно ей сочувствовал. «Что за незавидная судьба – сосредоточить все помышления свои на столь ничтожном муже?» – думал я и старался вести себя благоразумнее.

Отличалась же эта женщина тем, что готова была сделать все, даже то, что выходило за пределы ее возможностей, лишь бы мне угодить. Изо всех сил старалась она скрыть свои недостатки, дабы не огорчать меня, стремилась предупреждать любое мое желание. Я предполагал в ней характер властный, деятельный, но она оказалась на редкость кроткой и ласковой, во всем послушной моей воле. Желая сохранить мою привязанность, она постоянно заботилась о своей наружности, надеясь сделать ее по возможности привлекательной, и никому не показывалась, дабы не навлечь на меня нелестной молвы, – словом, вела себя в высшей степени благоразумно.

Постепенно привыкнув к ней, я перестал находить ее такой уж недостойной, и только ее ревнивый нрав по-прежнему удручал меня. И вот пришла мне как-то в голову такая мысль: «Она, несомненно, привязана ко мне и боится меня потерять. Что, если попробовать напугать ее – для того лишь, чтобы проучить. Может, это заставит ее одуматься, и она перестанет докучать мне своими жалобами. Сделаю-ка я вид, что, устав от ее подозрений, готов разорвать наш союз. Если она действительно привязана ко мне, это будет для нее хорошим уроком». Так решив, я стал притворяться, что совсем охладел к ней, когда же женщина, по обыкновению своему вознегодовав, принялась осыпать меня упреками, сказал ей следующее: «Если жена обладает вздорным нравом, даже самый прочный союз может распасться, и супруги никогда больше не увидят друг друга. Если вам угодно положить конец нашим встречам, продолжайте преследовать меня неразумными подозрениями. Но ежели вы рассчитываете и далее идти со мной по пути, что лежит перед нами, вам придется примириться с моими слабостями и, как ни тяжко это, сносить их молча, тем более что таков удел женщин в этом мире. Если вам удастся превозмочь себя, моя нежность к вам лишь умножится. А когда я выбьюсь в люди и окончательно стану на ноги, вам нечего будет бояться соперниц».

Я говорил с большим воодушевлением, весьма довольный своей находчивостью, но стоило мне замолчать, как она усмехнулась и сердито сказала: «Когда бы речь шла лишь о том, чтобы перетерпеть какое-то время, мирясь с вашим низким, прямо сказать, ничтожным положением в ожидании дня, когда вы наконец выбьетесь в люди, это ничуть не волновало бы меня, я могла бы ждать сколько угодно, не выказывая никакого неудовольствия. Но сносить ваше поведение, теша себя несбыточной надеждой, что настанет наконец время, когда вы исправитесь, – это выше моих сил, а потому, пожалуй, нам и в самом деле лучше расстаться».

Слова ее привели меня в ярость, много неприятного наговорил я ей, а она, не в силах, видно, совладать с собой, схватила меня за руку и укусила за палец. Притворившись, что мне больно, я стал громко кричать: «Ах, вы еще и изувечили меня! Как я покажусь во Дворце? Мое звание и так слишком ничтожно! Что поможет мне теперь выдвинуться? Одно остается – удалиться от мира!» Затем грозно воскликнул: «Итак, с этого дня между нами все кончено!» – и бросился вон, но напоследок, потрясая рукой с укушенным пальцем, произнес:

«Считая по пальцам

Все, что вытерпеть здесь пришлось мне,

Могу ли сказать,

Что одним этим пальцем исчерпан

Счет тобой нанесенным обидам?

Теперь вы вряд ли посмеете упрекать меня».

Услыхав мои слова, она все-таки заплакала и ответила:

«Тайно в душе

И сама я вела счет обидам.

И все ж не могу

Поверить в то, что навеки

Мы руки должны разнять…»

На самом деле у меня вовсе не было намерения порывать с этой женщиной окончательно, однако долгое время я жил, предаваясь мимолетным утехам, и даже не писал к ней. Но однажды, поздним вечером, когда сеялся унылый не то дождь, не то снег, я, глядя, как придворные расходятся по домам, вдруг призадумался и понял, что мне-то, кроме как к ней, идти некуда. Да и любопытно стало: «Как-то она теперь?» И вот, стряхивая с платья снег, я отправился к ней. Признаться, чувствовал я себя совсем неловко, но в конце концов решил: «Будь что будет, может она смягчится, увидев, что я пришел в такую непогоду». И что же? Смотрю: светильник отодвинут к стене и озаряет комнату слабым светом, теплое домашнее платье греется, расположенное на подставке, все занавеси, какие только можно поднять, подняты, словно она надеялась: «Уж этой-то ночью…» «Впрочем, ничего другого я и не ожидал», – самодовольно подумал я, но, увы, самой женщины дома не оказалось. Меня встретили прислужницы, от которых я узнал, что госпожа еще вечером уехала в родительский дом.

С того дня, как мы расстались, она хранила упорное молчание, я не получал от нее ни любовных стихов, ни писем со значением, у меня даже