Книга В будущем году - в Иерусалиме - Андре Камински

У братьев Камински глаза полезли на лоб: их тренер оказался товарищем! Все что угодно могли они предположить, только не это. При таком раскладе все выглядело иначе: они должны разбиться вдребезги, но победить! И невероятное случилось: «Красное знамя» выиграло у «Голдстарз» со счетом 5:4. Два гола из пяти забил Хершеле, хотя никто и не предполагал, что он проявит в этот день спортивные достоинства. И как вообще стало это возможным? Верил ли он в искренность произносимых Таубеншлагом слов? Ведь и слепому было очевидно, что олимпийского тренера интересуют только деньги и ничего, кроме денег. И Хершеле не был слеп, но и ему это не казалось очевидным. Он поддался соблазну красивых слов тренера. Впрочем, не только, кажется, этому…

* * *

Разумеется, было что-то еще, но я смотрю на эти события сквозь толстую призму времени, и никогда не догадаться бы мне — что именно было, не позвони мне недавно одна дама. Будучи проездом в Цюрихе, она остановилась в одном из фешенебельных отелей и стала искать номер моего телефона. Приложив немалые усилия, она-таки отыскала его.

Ее зовут Франческа Бертини. Я слышал, что лет шестьдесят назад она была столь же знаменита, как Софи Лорен в наши дни. Мы говорили с ней по телефону минут двадцать, и от услышанного я едва не свалился со стула.

— Доводилось ли вам что-нибудь обо мне слышать, синьор?

— Что-то не припоминаю. Может, вы подскажете?

— Вы — сын известного господина по имени Херш Камински, которого еще называют Хершеле, — это так?

— Это так и не так, синьора. Он переделал свое имя на американский лад, и зовут его теперь Хенрик.

— Вот плут! Имя свое он, видите ли, американизировал! А для меня он останется Хершеле, пока я живу. И как додумался он до этого «Хенрик»? Гадость, что за имя!

— К сожалению, синьора, были времена, когда люди боялись демонстрировать свою принадлежность к евреям. Мой отец родом из России, а там называться Хершеле было смертельно опасно.

— Не говорите глупостей! Ваш отец не знал, что такое страх. Это был самый мужественный человек, которого я когда-либо знала. У него были идеалы, и за них он готов был отдать жизнь.

— Его идеалом была всеобщая справедливость, но никак не иудаизм.

— Это одно и то же, синьор. Читайте Библию, и вы поймете, что я имею в виду.

— Иудаизм, синьора, это диагноз. Неизлечимый недуг, который ничем не изгнать из человека. И эта болезнь принуждает человека всегда и везде быть настороже.

— Осторожность — что за глупое выражение! Он был смелым до безрассудства. И меня он никогда не боялся.

— А почему он должен был вас бояться?

— Потому что в то время я уже была… Я была, как говорят, красивейшей женщиной Италии.

— Где он познакомился с вами, синьора? Простите мне этот нескромный вопрос…

— Он узнал меня в Нью-Йорке. Я подчеркиваю эту формулировку: он узнал меня, потому что он был дерзким и наглым. Это случилось на стадионе в Бруклине. Я помню все так отчетливо, будто это случилось только вчера. Я сидела в ложе почетных гостей рядом с бургомистром Манхеттена и наблюдала, как первая еврейская футбольная команда Америки громила этих хваленых «Голдстарз».

— Я, наверное, слишком любопытен, синьора, но скажите, как попали вы в Нью-Йорк?

— С моим первым фильмом, который сразу завоевал мировой успех. Я играла Корделию в «Короле Лире» и была приглашена на премьеру фильма в Америке в качестве почетного гостя. Нью-Йорк принимал меня по-королевски!

— Я понимаю, но как он на вас вышел? Это ведь было, полагаю, совсем непросто!

— Он забил два гола, синьор. Шестнадцать тысяч зрителей ликовали, потому что из всех игроков он был самым хрупким. Он был красив, как молодой тигр. Сквозь нежную кожу его щек проступали жилки. У него были глаза цвета голубого аметиста и нос фараона. Я по сей день без ума от его губ…

— И он просто уговорил вас?

— Уговорил — не совсем правильное определение. Он просто набросился на меня. Я сидела между бургомистром и Бальдасаром Негрони, моим режиссером, который охранял меня, как цепной пес. Команда-победительница была приглашена для того, чтобы выслушать приветствие руководителей города. Но отец ваш потряс самого бургомистра: он прямиком направился ко мне, отвесил мне такой поцелуй, что я едва не потеряла сознание, и шепнул прямо мне в ухо: сегодня в шесть вечера в Геометрическом центре Земли.

— И что же?

— Мне было шестнадцать лет. Такой сумасшедший еще не попадался на моем пути. Я не знала, что ответить, и единственное, что смогла я выдавить из себя, было дурацкое слово «почему». И он ответил: «Потому что я люблю тебя, Корделия. И еще потому, что ты говоришь правду своему отцу и при этом страдаешь».

— И что же случилось потом, синьора, вы решились на рандеву?

— Разумеется, синьор! Вопреки протестам бургомистра и этого бешеного Негрони, который попытался запереть меня в отеле. Ему это не удалось… И потому сегодня я позвонила вам, синьор.

— Не понимаю…

— Мы встретились в том месте, которое называют «Пуп Земли». В центре Таймс-сквера. И я люблю его по сей день. Поскольку его уже нет, я хотела слышать хотя бы голос его сына. У вас такой красивый голос, синьор, но его голос был еще красивее…

— Позвольте мне, синьора, задать вам не совсем приличный вопрос?

— Спрашивайте. Я сама решу, отвечать ли мне на него.

— Как далеко зашли у вас отношения с моим отцом? Насколько мне известно, он был сорвиголова.

— Нет, синьор, он не был таковым. Он был нежнейшим соблазнителем из всех, кого довелось мне знать.

— И он соблазнил вас?

— В тот же вечер. Я родила от него дочь. Копия он. Ваша сестра… Наполовину.

— Последний вопрос, синьора: почему вы не поженились?

— Потому что оба мы были повенчаны: он — со своей революцией, а я — с кинематографом. Жаль…

— Я хочу увидеть вас, синьора!

— Боже упаси! Мне восемьдесят восемь лет.

* * *

Позвольте мне сделать небольшое отступление, которое на первый взгляд может показаться не совсем уместным, но для понимания дальнейших событий имеет немалое значение.

Шотландский аптекарь по имени Мак Сноу был человеком довольно посредственным, но при этом свято верил в прогресс. В свое время он сформулировал поразительное правило возрастания вероятности успеха наших начинаний, которое хотя и является сугубо эмпирическим, но по сей день не только никем не оспаривалось, но даже не ставилось под сомнение. Золотое правило это утверждает, что вероятность успеха любого начинания нормального человека пропорциональна квадрату вложенных в него физических и психических ресурсов.

Такое нарастание успеха в геометрической прогрессии теоретически должно развивать его до размеров космических.