Книга Домашний огонь - Камила Шамси

Она уснула и в какую-то минуту ощутила, как ее обняли знакомые с детства руки. Это не было для нее сюрпризом, но все равно – сладко свернуться клубочком, вбирая в себя тепло близнеца, и провалиться в тот глубокий сон, куда кошмары не досягнут, так крепко держит тебя любовь, предчувствие рая.

II

Солнечный свет скользнул по ее векам. Позднее утро. Она повернулась в постели, тело отяжелело от сна и предчувствий. В постели никого больше, только вмятина осталась на подушке. Она встала и спустилась по лестнице, туда, откуда слышались голоса тетушки Насим и ее двух дочерей и двух зятьев, они прогуляли работу, чтобы собраться здесь и приветствовать юношу, чье местопребывание они полгода скрывали, всем говорили, что он в Карачи. Калим Бхай, старший зять тетушки Насим, даже отдал Анике тот телефон, которым пользовался, когда ездил в Пакистан, чтобы она могла время от времени посылать с него сообщения приятелям Парвиза якобы от него самого: скучаю по дому но не по климату верблюды такие недовольные потому что им противен собственный запах простите пытаюсь не светиться на радарах ищу в себе аскета.

– Довольно скоро все откроется, – предупредил ее Калим Бхай, но Аника с самого начала знала, что брат надолго там не задержится.

Но почему Исма идет к ней – лгунья, предательница, – ладно, теперь, когда Парвиз дома, ее можно простить – и все же почему Исма прижимает ее к себе таким привычным, таким сестринским жестом, почему у нее лицо, то, которое она уже видела – в прошлом, когда слышала: «Ама умерла, Дади умерла», – почему ее голос осип от слез, что она говорит: «Я сразу же поехала в аэропорт, как только тетушка Насим позвонила» и «Мы с тобой всегда будем друг у друга», но Исма никогда не была всегда, «всегда» простирается в обе стороны, от утробы и до могилы, всегда был только Парвиз.

И почему снова явился он, мужчина с пластмассовой расческой в кармане, посланец пакистанского представительства, он поднял обе руки вот так вверх, когда она вошла, извиняясь за вчерашнее, это значит за то, что принес им чужое горе, но нет, это он извинялся за то, что не поднял вчера вот так сложенные руки и не произнес Inna lillahi wa inna – Аллаху мы принадлежим и к нему возвращаемся.

– Нет, – сказала она посланцу, – вы с кем-то его путаете. Он британский гражданин и к вам не имеет никакого отношения.

– Простите, – растерянно сказал тот мужчина, оглядываясь на Нему, которая взяла Анику за руку, словно Аника или сама Исма – ребенок и ее надо перевести через дорогу. – Вы хорошая, набожная семья. Ваше правительство дурно обошлось с вами. Этот министр внутренних дел – у него зуб на мусульман, верно?

Она все время ждала вестей от Парвиза и даже забыла, что Эймон не позвонил ей.

III

[субтитры]

Сегодня утром правительство Турции сообщило, что мужчина, убитый выстрелами из автомобиля, проезжавшего мимо британского посольства в Стамбуле, – Первис Паша, уроженец Уэмбли, очередной британский мусульманин, завербованный ИГИЛ. Разведке было известно, что в декабре Паша перешел границу с Сирией, но до сих пор не поступила информация, с какой целью он приблизился к британскому посольству. Не исключается запланированный теракт. Мужчина в белом внедорожнике, застреливший Пашу, не был опознан, но аналитики службы безопасности предполагают его принадлежность к конкурирующей группе боевиков.

Несколько минут назад министр внутренних дел дал нашему политическому обозревателю Нику Риппонсу интервью по делу Первиса Паши:

– Итак, еще один случай, когда британский мусульманин…

– Вынужден сразу прервать вас, Ник. Как вам известно, вступив в должность, я сразу объявил, что лица с двойным гражданством, отправившиеся за границу помогать нашим врагам, лишаются британского гражданства. Мой предшественник применял этот закон выборочно, и я за это его последовательно критиковал.

– А Первис Паша имел двойное гражданство?

– Именно. Британское и пакистанское.

– Имеет ли это какие-то практические последствия – теперь, когда он мертв?

– Его тело будет репатриировано на родину, в Пакистан.

– Его не похоронят здесь?

– Нет. Мы не позволим тем, кто при жизни обратился против Британии, осквернять ее землю своей могилой. Это дело пакистанского представительства. Извините, Ник, у меня время кончилось.

IV

#WOLFPACK

Начало отслеживания

#ПЕРВИСПАША

Начало отслеживания

#НЕОСКВЕРНЯЙЭТУЗЕМЛЮ

Начало отслеживания

#СТУПАЙОТКУДАПРИШЕЛ

Начало отслеживания

V

На кухне готовили угощение плакальщикам, но никто не явился. Одна только Глэдис позвонила. Ее дочь приехала в тот же день, запихала ее в машину и отвезла в Гастингс, запретив выходить из дому, пока по новостным каналам не перестанут крутить женщину с расплывшейся по щекам тушью, которая говорит на камеру: «Он был красивым добрым мальчиком. И не пытайтесь разъяснять мне, кто он на самом деле. Я знала его с того дня, как он появился на свет. Как же вам не стыдно, господин министр внутренних дел! Как не стыдно! Верните нам нашего мальчика, дайте его похоронить, пусть он упокоится рядом с матерью».

IV

@Глэдисвракку

Твиты 2 Подписки 0 Фолловеры 2 452

Оооо красивые мальчики сниму вуаль чтобы их разглядеть ооо меня нежно #распинают.

Приходите посмотреть на меня, мальчики, я проделываю такое, о чем 72 девственницы понятия не имеют. #Аможетэтонерай.

VII

Что это? Не скорбь. Со скорбью она знакома. Скорбь – третий близнец, нежеланный и неизбежный, они так и выросли вместе. Скорбь – амниотическая жидкость, в которой они плавали. Она умела смотреть в глаза скорби, когда из-за плеча скорби выглядывал близнец и рассказывал о большом мире. Скорбь меняла форму, приспосабливаясь к тебе, облепляя, как вторая кожа, и со временем ты научался надевать ее и жить дальше. Скорбь – договор, который Бог заключил с ангелом смерти: ангел хотел, чтобы живых от мертвых отделяла глубочайшая река, а скорбь стала мостом, по нему умершие проникают к живым, их шаги слышны над головой, их смех доносится из-за угла, ты узнаешь их осанку или походку у чужаков и идешь следом, мысленно умоляя лишь о том, чтобы незнакомец не обернулся. Скорбь – долг, выплачиваемый мертвым, за невольное прегрешение – продолжать свою жизнь.

Но это не скорбь. Она не приникала, а избивала бичом. Не окутывала снаружи, а въедалась в поры и раздувала ее тело до неузнавания. Она не слышала ни его шагов, ни смеха, разучилась сжимать плечи и мимикрировать в его позу, не могла посмотреть в зеркало и увидеть, как оттуда глядят его глаза. Это не скорбь. Это гнев. Это его гнев, гнев юноши, который предавался любым чувствам, но только не гневу, это что-то незнакомое в нем, все, что он ей оставил, все, что она могла сохранить от него. Она прижимала гнев к груди, вскармливала его, гладила гриву гнева, под беззвездным небом она клялась ему в любви и оттачивала зубы под стать его сверкающим когтям.