Книга Разоблачение Атлантиды - Алисия Дэй

Грейс положила голову на его плечо на несколько мгновений и вздохнула:

— Поставь меня на землю, Алексиос. Мне, правда, не помешает перевязать рану. А еще перекись водорода и «неоспорин». Но сначала надо запереть этого внизу, пока мы разберемся с другими делами.

Но у Алексиоса в голове словно забили в барабаны боги войны. Он ничего не слышал кроме сокрушительной, громогласной ярости, которая требовала наказать и разорвать того, кто осмелился коснуться Грейс.

Он осторожно опустил ее, быстро, нежно поцеловал в губы. Она что-то сказала, но он не услышал этого из-за барабанного боя в голове.

Это чудовище причинило ей боль, значит, оборотень умрет.

Он развернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, что зверь их обманывал. Делал вид, что ранен серьезнее, чем на самом деле. Потому что теперь он стоял на всех четырех лапах и приготовился напасть на Алексиоса.

— Грейс, пригнись, — закричал он, чтобы она услышала его. Потом он прыгнул вперед, но даже не вынимал свои кинжалы. На сей раз он убьет оборотня голыми руками.

Он бросился к рычащему зверю, чувствуя ярость, равную бешенству дикого животного. Он врезался в кота, всего на несколько дюймов увернувшись от его пасти, и схватил оборотня за шею. В полете он перевернулся, так что оказался верхом на пантере, крепко сжимая ногами его тело.

Они вместе рухнули на бетон, перестав дышать на какую-то долю секунды, и вот кот уже начал дергаться и изгибаться под воином. Алексиос видел, как тот рычит и вопит, но не слышал самого звука из-за ярости в своей голове, во всем теле.

Он стал молотить оборотня, набирая темп, ударяя по всему телу по тем местах, до которох мог дотянуться, вкладывая всю свою силу в удары.

— Ты. Причинил. Вред. Моей. Женщине, — говорил он, не в состоянии связно выражать свои мысли, как какой-то пещерный человек. — Я — Алексиос. Она — Грейс. Причинишь ей боль, и ты — покойник.

Он все молотил его кулаками в одном ритме с барабанной дробью в голове, а затем услышал крики, как кто-то зовет его по имени, но звук был нечетким из-за барабанов. Этот звук был каким-то другим. Серебристым, мелодичным, красивым, даже в крике. Это была она. Это Грейс. И она хотела что-то…

Она хотела, чтобы он остановился.

Он моргнул и, наконец, услышал молящий и требовательный голос Грейс, посмотрел на свои руки, красные и онемевшие. Кот лежал под ним, не дыша. Если он его не убил, то чертовски близко подошел к этому.

Грейс схватила его за руку и закричала на ухо:

— Алексиос, черт возьми, сейчас же прекрати!

Он упал на бок, перекатился, стараясь держаться от нее и от окровавленного тела кота подальше, но пока он отодвигался, кот замерцал, как обычно перед обратным обращением. Через несколько секунд на месте пантеры лежал мужчина, весь в крови, избитый, но всё еще дышавший.

Всё еще дышавший.

Алексиос не знал, то ли следует чувствовать облегчение, то ли разочарование.

Глава 15

Грейс смотрела на мужчину, которого, как ей казалось, она знала. Мужчину, в которого она могла бы влюбиться, который, наконец, на долю секунды показал свое истинное лицо во время обеда. Настоящий Алексиос был скрыт за воином.

Но, может, она ошиблась, и он теперь такой, настоящий. Наверное, после стольких столетий сражений, даже на стороне добра, достаточно, чтобы стереть из души любую человечность. И можно ли говорить о «человечности», когда имеешь в виду атлантийца?

Может быть, эти атлантийцы вообще не испытывали нежных чувств. Наверное, они могли чувствовать только желание, ярость и холодную, стальную расчетливость, созданную для проработки стратегий сражения, но места для доброты, надежды или любви не осталось.

Наверное, ее желание провести будущее с ним, означает для нее просто смену одного поля битвы на другое. Она стала воительницей прежде, чем сформировалась как женщина, и теперь задумалась, смогла ли она вообще стать настоящей женщиной. Наверное, чего-то в ней не достает. Возможно то, что она сама не испытывает нежных чувств и притягивает себе подобный тип мужчины.

Он отступила, словно, наконец, решилась выбрать что-то из вариантов «сражайся или беги», и решила бежать. Она никогда не убегала от чудовищ, но могла убежать от этого мужчины, способного разбить ей сердце.

Она отступила еще на шаг и сильно обо что-то ударилась. Сильные руки удержали ее, а Сэм тихо сказал на ухо:

— Я видел, что к этому всё идет. Он сделал это для тебя, Грейс. Он сделал это потому, что чертова пантера ранила тебя. Он увидел твою кровь, и что-то в нем взорвалось, не давая подумать спокойно.

Он отстранилась от Сэма, качая головой. Наверное, не соглашаясь с его словами или отрицая их истинность.

Но Сэм снова решительно заговорил:

— Он мужчина, Грейс, и между вами что-то есть, независимо от того, признаешь ли ты это. Его желание защищать тебя так горело в разуме и теле, что он, вполне возможно, не мог мыслить разумно. Но так даже лучше. По крайней мере, он добрался до тебя до того, как произошло непоправимое. Не всем из нас так повезло.

Грейс вздрогнула, услышав боль в голосе друга. Что-то из его прошлого пыталось пробиться на поверхность. Она хотела спросить, но судя по тому, как его лицо застыло, решила этого не делать. Она не должна совать нос в его личную жизнь.

Алексиос полузадушено вскрикнул, а потом медленно поднялся, одной рукой держась за стену. Он немного поморщился, когда коснулся избитой в синяках рукой стены, но потом снова тяжело оперся на стену.

— Прости, — хрипло сказал он. — Оно причинило тебе боль… барабаны… если бы только… но оно причинило тебе боль. Так жаль.

Его прерывистое бормотание тронуло ее больше, чем какое-либо другое проявление эмоций: например, если бы он стал бить себя в грудь. Но не было в нем ни надменности, ни триумфа, так что он не был тем чудовищем, о котором она подумала. Ее страх, вызванный всплеском адреналина, пропал, и она увидела его по-настоящему в лунном свете. Она ясно поняла его.

Он был мужчиной, называвшем ее своей женщиной. И то, что он защитил ее от животного, которое напало на нее и собиралось сделать это вновь, не делает Алексиоса чудовищем. Но также не делает его героем на пьедестале, недосягаемым для других.

Просто он мужчина, желающий защитить свою женщину. Хотя ее как раз защищать не надо было, — обычно она защищала окружающих, но она поняла его. Признала. Что-то холодное, темное внутри нее, бывшее слишком долго в одиночестве и темноте, стало понемногу оттаивать.

Одной рукой держась за рану на боку, другую руку она протянула ему. Его глаза изменились, стали больше, как будто он боялся надеяться. Но потом он подошел к ней и осторожно притянул в свои объятия, как будто она была хрупкой, и он боялся, что она могла сломаться от резкого движения. Алексиос прислонился к ее лбу своим лбом, просто постоял так минуту, прижимаясь к ней. И тут она почувствовала пробуждение, наконец, совершилось превращение.