Книга Мой тесть Леонид Брежнев - Юрий Чурбанов

На допросах Гдлян очень часто говорил об «узбекском застолье». Теперь посмотрим, что же это такое на самом деле.

Я дважды бывал в Узбекистане и никогда не видел, чтобы люди, находящиеся со мной за столом, выпивали бы больше одной-двух рюмок. На улице — жара. Очень душно. В Узбекистане люди в основном пьют чай, а не коньяк или водку. Тут, наверное, стоит даже уйти в историю: ведь Коран запрещает употреблять алкоголь. А в Узбекистане сейчас даже еще больший интерес к Корану, чем когда-либо. Я уже не говорю о том, что в среднеазиатских республиках существует исключительно уважительное отношение к старшим. И если на столах для приличия и стояли спиртные напитки, то это еще не повод объявлять короткий ужин застольем или банкетом…

Теперь другая сторона: если был банкет, то как ты утром будешь работать и встречаться с людьми? О чем с ними разговаривать? Ты неважно себя чувствуешь, у тебя болит голова. От тебя разит «вчерашним». Ну, куда это годится? Опять-таки узбеки очень чутко реагировали на человека, который провел нетрезвую ночь. Я это знаю и по их рассказам, и по личным наблюдениям. Так нужно ли надираться до такого состояния, чтобы утром людям было бы неудобно просто смотреть в глаза? Тем самым людям, с которыми ты вечером сидел за столом?!

Единственно, что я с удовольствием посмотрел, — это исторические места Самарканда и Бухары. Не познакомившись с историческими традициями, невозможно, по-моему, понять жизнь народа сегодня. Это наша сокровищница. Мне и раньше приходилось много читать об Узбекистане. Я всегда с уважением относился к узбекскому кинематографу — особенно мне запал в память прекрасный фильм «Тахир и Зухра». Его, я думаю, мало кто и видел. Я запомнил его еще с комсомольских лет, и вот, приехав в Ташкент, я попросил, если есть возможность посмотреть его. И что же оказалось — этого фильма уже нет. То ли пленка пришла в негодность, то ли его просто не нашли, короче говоря, сами узбеки о нем уже не знают. «Тахир и Зухра» — это узбекский «вариант» старой легенды о Ромео и Джульетте — boi чем я на самом деле занимался, а не гаремами, как писал все тот же Лиханов в «Огоньке»…

* * *

И ведь договорились журналисты в газетах до того, что наша колония похожа на санаторий.

Вот я и расскажу теперь, какой это санаторий.

Среди осужденных нашу колонию именуют «ментовской зоной». Разумеется, такая кличка дана не случайно. Дело в том, что осужденные из числа бывших работников Прокуратуры, КГБ, МВД и партийных органов в равной степени, то есть независимо от той должности, которою они занимали «в миру», не могут находиться в одной колонии с уголовниками. Там им не жить. Возможна расправа. Таков закон уголовного мира. Поэтому у нас еще со сталинских, если не ошибаюсь, времен и существуют «ментовские зоны». На территории Советского Союза их было всего три: Нижний Тагил, Иркутск и Алма-Ата. Многих «высокопоставленных» осужденных отправляют именно сюда, в Нижний Тагил. Почему так? Не знаю. На месте Нижнего Тагила, одного из самых загрязненных, самых тяжелых (в экологическом плане) городов Советского Союза, мог бы быть и любой другой город. Любой! И это было бы, наверное, лучше, потому что в Нижнем Тагиле дышать уже совсем нечем.

Уже три года, как я здесь. По численности «ментовская зона», то есть колония № 13, не больше и не меньше, чем сотни других колоний страны. У нас примерно такое же количество отрядов. Каждый отряд в среднем где-то около 80–100 человек — такая численность предусмотрена существующими нормативными актами, которые регламентируют деятельность исправительно-трудовых учреждений. Режим здесь усиленный. Для всех усиленный: Иванова, Петрова, Сидорова…

Усиленный он и для Чурбанова.

В 6 часов — подъем. (В воскресенье на час позже.) Дневальный не кричит, как это бывало раньше, просто раздается оглушительный, как вой сирены, звонок, зэки поднимаются, быстро делают зарядку, потом — туалет, быстрый прием пищи и выход на работу. Первая смена заканчивает работу в 17 часов, вторая вкалывает до часа ночи, потом заступает третья смена — до утра. У каждого отряда своя определенная смена, они меняются по циклу, чтобы не нарушать ритм производства.

Бараков на территории колонии нет, бараки были в те времена, когда сидел Солженицын. Сейчас это общежития. Но никаких комнат, разумеется, нет, это одна большая казарма: справа койки, слева койки, когда одноярусные, когда — если потеснее — двухъярусные, все зависит от размеров казармы и наполнения отряда. Каждому осужденному полагается кровать и тумбочка, в которой — согласно общему предписанию — разрешено держать бритвенный набор, письменные принадлежности и белье.

Распорядок для всех один, он узаконен. Как и везде, колонию возглавляет начальник, у нас — подполковник Жарков, у него есть «зам» по производству, по режиму, по политико-воспитательной работе. Люди в погонах имеют право на единоначалие, это предусмотрено соответствующим приказом министра, нормативными актами и в полном объеме распространяется на каждое исправительно-трудовое учреждение, где бы оно ни находилось.

Я прибыл в колонию на общих основаниях, газеты, разумеется, трубили, что меня встречали здесь чуть ли не с оркестром, но никаких скидок для Чурбанова не было и никогда не будет. На них я и не рассчитывал. Когда я ехал по этапу, то я и в голове это не держал.

Какие скидки — выжить бы… не сломаться.

Первый разговор с начальником колонии — это просто знакомство. После того как осужденный прибывает с этапом в колонию, он размещается в «этапном карантине». Есть здесь такое подразделение. И вот прибывает группа новичков. Их сразу отправляют в «этапный карантин» для медицинского обследования. В карантине зэки проводят 10–12 дней, довольно долго. Сам карантин — это обычное помещение на территории колонии, где осужденных стригут, одевают в колонистскую форму и знакомят с правилами распорядка дня. А я уже приехал стриженый. Меня перед этапом постригли в Краснопресненской пересыльной тюрьме. Хорошенькая поблажка, нечего сказать…

Вместе с заключенными в колонию прибывают их «личные дела», которые смотрит начальник колонии, а потом встречается с каждым осужденным в отдельности. Это закон. Пришла и моя очередь. Кабинет начальника находится в штабе колонии, на втором этаже. Это обычная, не очень большая комната, два телефона, чей-то портрет… Состоялся короткий ознакомительный разговор о работе, об условиях содержания, об отряде, то есть обычная нормальная беседа. Осужденных распределяют на работу, исходя из медицинского заключения. То есть смотрят, кому что противопоказано. В моем «личном деле» было сказано: трудоспособен. Ну, а сам вид работы определяет уже руководство колонии. Начальник не сразу сказал мне, кем я буду работать, сначала был определен цех, а уже потом — и должность, так сказать. Я начал трудиться слесарем-сборщиком.

Делал креманки.

Креманки — это, по-нашему, вазы для мороженого. Сама креманка состоит из нескольких частей: чаша, основание, стержень. Самое трудное — не промахнуться в поклепке, аккуратно соединить «низ» с «верхом». Есть такой небольшой станочек, на котором чаша креманки зажимается и насаживается на алюминиевый стержень, после чего он расклепывается. Тут важно, чтобы «верх» соединился с «низом», и эта чашечка не проворачивалась бы. Тогда все готово.