Книга Афганская война ГРУ. Гриф секретности снят! - Геннадий Тоболяк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
От надежных источников стало известно, что за мной, как за матерым волком, началась охота. Приходилось напрягать весь свой опыт, накопленный ранее, чтобы избежать смерти, петлять, запутывать следы, действовать нестандартно и изобретательно, но не прекращать оперативную работу, опережая на шаг или полшага басмаческих осведомителей, оставляя их ни с чем.
Наступила весна, но напряженность борьбы не спадала. Басмачи успевали сбрасывать с себя басмаческую униформу и становились на время посева крестьянами, а по ночам взрывали военные объекты и убивали солдат. Было так много дел и забот, что прежняя наша жизнь в мирных условиях уже казалась раем и умещалась в сутки, проведенные на войне.
Шифровальщик Микаладзе постоянно был в работе, направлял полученную разведгруппой информацию в штаб 40-й армии для реализации силами бригады или авиационного полка, базирующегося в Кандагаре. От работы Микаладзе зависел успех всей оперативной группы, и мы его оберегали от всех забот и хлопот, чтобы не остаться без связи с Центром.
В минуты затишья Микаладзе любил поплавать в бассейне, сделанном им же. Вскрикивал, как ребенок, от восторга, когда ловил весенних жуков и вставлял в их брюшко соломинку и следил за полетом жуков, нежился в холодной воде, пока судорога не сводила ноги, повторяя: «Мой дом – моя крепость!»
В последнее время я не видел шифровальщика Микаладзе в плохом настроении. Он не сердился на меня, что я загрузил его работой, лишь по-стариковски ворчал незлобиво:
– Все куда-то торопятся, спешат, а если подумать хорошенько, то и спешить не надо, лучше пойти в бассейн и искупаться в холодной воде, снять усталость и напряженность в работе!
Микаладзе не спеша насухо протирал тело махровым полотенцем, шел в шифровальную комнату, чтобы отправить очередную телеграмму в Центр, напевая песенку:
В Кандагаре я постоянно спешил, стремясь в сутки уместить как можно больше дел и приблизить окончание этой бессмысленной войны. Но как я ни старался это сделать, как ни спешил, существенных перемен к лучшему не было, или они были незначительны, поэтому и говорить о них не приходилось, как о каком-то достижении. Единственно, что успокаивало меня – придет время, народы позабудут распри и все образумятся. Жизнь пойдет по формуле Ф. М. Достоевского: «Красота спасет мир!» По вечерам оперативные офицеры и переводчики оказывались в «Мусомяки», отчитывались о проделанной работе, и в разведцентр летела очередная информация. Прапорщик Микаладзе внимательно читал написанные мной телеграммы, возил своим колючим подбородком по бумаге, смешно и неуклюже, по-стариковски, выглядывал из-под очков, смотрел на меня и говорил:
– Только теперь, с вашим приходом, командир, началась настоящая работа на «точке». Я устаю, как собака, но чувствую, что живу и ничего со мной не случится, раз рядом со мной вы, командир!
– Полноте, Микаладзе, хвалить и льстить начальству! Почитайте-ка мне стихи Сергея Есенина «Русь уходящая».
– А все-таки, командир, спасибо вам за науку побеждать! Вы научили нас, как надо работать по-настоящему, напряженно и ответственно, радоваться усталости и знать, что день прошел не зря, – говорил прапорщик Микаладзе, брал в руки гитару и пел песню «Над окошком месяц» на стихи Сергея Есенина, знал, что Есенин – мой любимый поэт:
Прапорщик Микаладзе
Чего же я ругаюсь по ночам
На неудачный, горький жребий?
По мере того как я узнавал подчиненных в ходе работы, мне все больше нравился Микаладзе, своей надежностью, порядочностью, умением делать свое дело без суеты и шумихи, а главное – добротно.
В минуты тревог и раздумий он часто читал стихи Николая Рубцова:
С Микаладзе происходило какое-то естественное погружение в стихию детства, кажется, вопреки его воле. «Нельзя молчать!» – говорил он себе, и он вопиет, не молчит.
– Точность – это вежливость королей! – говорил Микаладзе, принимаясь за работу. У меня никогда не было сомнений, что он может что-то напутать или сделать плохо.
– Михаил Николаевич, – спрашивал я прапорщика Микаладзе, – какие у тебя планы на будущее? Мне известно, что в скором времени тебе предстоит вернуться в Москву, командировка в Афганистан заканчивается.
– Нет у меня никаких планов. Наверное, повидаю своего деда в Тбилиси и снова вернусь в свою московскую холостяцкую квартиру. Моя судьба непутевая. Живу один, как старый ворон. Ни к чему не стремлюсь. Одолела хандра.
– Разве можно жить без мечты и без планов на будущее?
– А почему нельзя? Идет война. Гибнут люди. Кругом кровь и ложь. Я разуверился в людях и чем больше живу, тем больше замечаю, что плохих людей больше, чем хороших! – Микаладзе говорил, не поднимая головы, разглядывая две огромных раковины, излучающих свет от полированной поверхности.
Михаил Микаладзе любил тишину, мерил ее своими шагами, порой часами ходил по комнате, молчал или бубнил себе под нос стихи:
– Мне нравится творчество М. Ю. Лермонтова, – говорил мне прапорщик, когда я заходил к нему в комнату, чтобы ознакомиться с телеграммами из Центра или направить в Центр свои телеграммы, – а вам, товарищ полковник, я знаю, нравится творчество Сергея Есенина.
– Все верно. Так и есть. Сборник со стихами Есенина я вожу с собой по всему свету, где только мне приходилось бывать по делам службы. Послушай, Михаил Николаевич, как Есенин чудно пишет, словно читает мои мысли:
– Вот и вы, товарищ полковник, кажется, заскучали по дому, – задумчиво сказал прапорщик, – только я не скучаю по ком-то, я до сих пор не женат и, по правде говоря, меня не тянет в Москву. Там меня никто не ждет.
