Книга Слеза чемпионки - Ирина Роднина

Стук повторяется, и в комнату влетает Вовка Ковалев. Я еще дверь не открыла, а он мне кричит: «Маленькая! — он меня маленькой называл. — Посмотри, какая у меня шуба!» Сейчас те ребята, которые попадают в олимпийскую сборную страны, от олимпийской формы не балдеют, ее можно купить в магазине. А тогда ничего нельзя было купить, не говоря уже о спортивной одежде. А тут шерстяные костюмы с гербом, шуба, шапка! Вовка просто с ума сошел, даже не мог тренироваться.

Ковалев считался учеником Писеева. Писеев до Спорткомитета работал тренером на стадионе Юных пионеров, и Вова начинал в его группе. Дальше он тоже всегда его курировал. Потом Ковалев перешел к Татьяне Александровне Толмачевой. Чайковская стала его тренером позже, после Саппоро. Но Толмачевой на Олимпиаде не было: вся наша команда — три пары, три одиночника — Овчинников, Ковалев и Четверухин, и одна одиночница — Марина Саная. Танцы тогда еще в программу не ввели. Они появились впервые в Инсбруке в семьдесят шестом. Из тренеров отправили Кудрявцева (он тренировал Смирнову — Сурайкина), Тарасову (у нее выступала третья пара), Жука, который выводил нас, Четверухина, Санаю и Овчинникова с Ковалевым. Тройка ребят в мужском одиночном катании оказалась благодаря Четверухину, который стал серебряным призером чемпионата мира.

Для нас, как и для Ковалева, тоже было целым событием получить форму. На чемпионаты мира нам никакой специальной формы не выдавали. Нам шили только костюмы, в которых мы выступали. А форму сборной мы впервые получили как раз в семьдесят втором году, когда ехали на Олимпийские игры. В шестьдесят восьмом мы за полцены могли купить тапочки Adidas, они тогда выпускались на настоящей каучуковой подошве. Такое щедрое подношение описать невозможно. Эти тапочки у меня хранились, кажется, до семьдесят пятого года. Поверить трудно, но именно так все и было.

Обстановка в сборной уже в 1971 году сложилась нелегкая. Мы жили на очередных сборах в Запорожье, жили, как сельди в банке, и, похоже, друг друга ненавидели.

Я и на соревнованиях, и на сборах держалась тихо и в стороне. Полагалось учиться, но чаще всего я себя плохо чувствовала — и спина болела, и кровь беспокоила. Овчинников, который всегда был готов погулять, объединился с Четверухиным против Ковалева — тот молодой, прет, к тому же абсолютно без тормозов. Смирнова с Сурайкиным держались все время в стороне и рядышком, к ним примкнул Уланов, Кудрявцев в то время очень дружил с Жуком. Осенние сборы конца семьдесят первого года — это было нечто особенное. На сборах был только один тренер в возрасте — Толмачева. У нас появился деятель из научной бригады. Как всегда, в выходные дни нам придумывали какое-то мероприятие: то ГРЭС смотреть, то на бахчу ехать. Этот из научной бригады прибегает: «Ира, ты поедешь на бахчу? Я, — говорит, — тебе сетку дам, набери полную сетку арбузов». Я не поленилась — набрала ему арбузов размером с яблоко. Меня такие просьбы бесили, как и все научные бригады. Они, может быть, и собирали какую-то важную информацию, но лично я от них никакой пользы никогда не видела.

Жук на каждую утреннюю тренировку приходил с таким запахом, что мухи дохли на лету. Один раз я не выдержала и явилась утром на каток с большим соленым огурцом. Он стал орать, что снимет с меня стипендию и выгонит из сборной. На что я, уже понимая свое место в фигурном катании, ему сказала: «С кем же вы поедете на Олимпийские игры?» Вопль и крик на льду стоял такой, что я пошла собирать вещи, чтобы уехать со сбора. Тогда вмешался Леня Перепелкин. Он впервые приехал в Запорожье начальником сбора. Перепелкин ходил за мной и уговаривал: «Ирочка, не делай этого». Мы жили в старой гостинице «Запорожье». В ней на первом этаже располагался ресторан. Каждый вечер мы с Леной Александровой смотрели, как наших тренеров оттуда выводят местные тетеньки, — а дамы в Запорожье дородные. Я тогда дружила и общалась в сборной только с Леной Александровой. Мы с ней вместе в шестьдесят седьмом году попали в сборную. Лена, чемпионка Советского Союза, была из Ленинграда, высокая блондинка, красивая, с полными губами, что не очень характерно для Питера.

Появилась тогда у Логинова, тренера Александровой, хореограф Лия Петровна Климова. Муж у нее был известный в Питере диссидент, артист Мариинки. Сама она — настоящая дама. И все наши тренеры-мужчины начали за ней ухаживать. Как пчелы на мед, они к ней слетались. Причем Кудрявцев никак не мог запомнить ее имя и все время говорил: «Лилия Петровна». Она не уставала повторять: «Я Лия Петровна». Климова поняла, что в сборной Советского Союза есть люди, с которыми можно иметь дело. Она быстро разобралась, что из всех наставников, конечно, Жук самый «богатый». У него в руках Четверухин, Роднина с Улановым и еще кто-то подкатывает. Она явно выбирала себе объект для дальнейшей работы. История получилась еще та. Она решила, что необходимо завоевать сердце мужчины, а там уже ему никуда не деться — придется вместе работать.

Сидим мы с Ленкой и слышим знакомое гаканье. Жили мы как раз над рестораном. Вдруг стук в дверь, входит Лия с початой бутылкой коньяка, садится прямо на кровать. Что есть в обычном советском номере? Две кровати и какой-то столик. Вот она и садится около этого столика. И у нас на глазах выпивает стакан, потом второй. Мы сидим, молчим. Мы уже привыкли, что пьют наши тренеры, но они мужчины, а тут женщина. Неожиданно она расплакалась. Мы к ней: «Лия Петровна, что случилось?» В общем, выяснилось, что она пришла к Станиславу Алексеевичу поговорить, наладить контакт, пришла с этой бутылкой коньяка. Стасик выпил и безо всяких разговоров сразу же полез на нее. И она под таким впечатлением и после такого «налаживания контактов» пришла к нам, девчонкам, и начала нам все это рассказывать.

Когда наши тренеры в сердцах спрашивали: «Почему вы к нам так относитесь?», что мы могли им ответить? Мы столько всего про них знали, как после этого их любить?

В общем, я мирно сосуществовала и с Четверухиным, и с Овчинниковым. Другое дело, что я их все время покрывала. В том числе и перед женами. Вот почему мне многое доверяли и посвящали в курс любых дел. Если что, Четверухин говорил: «Мы тут с Ирочкой Родниной». Я была неким гарантом, что рядом со мной ничего плохого не случится. Я была в курсе всех их похождений. И, может быть, они хорошо ко мне относились потому, что знали: я никогда никому ничего не расскажу и никогда не заложу. Прошло почти сорок лет, прежде чем я рискнула что-то рассказать.

Перенесусь из Запорожья снова в Хабаровск, на последний предолимпийский сбор. На улице было минус пятьдесят или шестьдесят, но я иногда ходила гулять. Телевизор в номере работал в рябушку, каждая тренировка с Леликом — это нервотрепка. Обстановка такая, что даже выходить на завтрак, обед и ужин не хотелось. Ни с тренером, ни с партнером у меня взаимоотношений не было. Они уже на все смотрели так, будто я действительно в семьдесят втором году выступать заканчиваю. Наверное, я думала, такое полагается в самый последний момент говорить. Но я считала, что с партнерами надо вести себя честно, вот я так себя и вела. То есть я свои планы не должна от них скрывать, наоборот, обязана их во все посвятить. Мне так казалось. Ну, в общем, дура я по жизни, по большому счету. Но уже, видно, такая родилась, не изменить. Как ею была, так до сих пор и остаюсь. Ну чуть-чуть, на капельку, может, жизнь пригладила.