Книга Боишься ли ты темноты? - Николай Пономарев

— Держусь. Хотя поводов… Вот, с Алей поругался. Думал всё, вот-вот влюблюсь в неё, а оказалось… Понимаешь, она всё чего-то боится. Веры Ивановны вон, директора… А теперь… Я ведь к ней хотел ехать из больницы. Приехал. А она мне сказала: выбирай — или я, или Ярослав. Мол, замуж даже не против, только чтобы не вместе с пацаном жить. Мол, чокнутый он. Думает, я нормальный.

— Серёжа, — мама вздохнула, — только не обвиняй себя. Ты не виноват. Всё это — случайность. А такая жена — зачем тебе? Успеешь ещё, найдёшь. Я вот тебе хотела сказать: может вы с мальчиком переедете поближе ко мне? Мне ведь ещё чуть-чуть — и на пенсию. Станет скучно.

— Так ты и пошла на пенсию.

— Ну, когда-нибудь придётся.

— Ма, ты без своих студентов жить не можешь, — Сергей усмехнулся, — как я без сигареты. А переедем мы обязательно. Совсем недалеко будем жить — возле языковой школы. Знаешь такую? Чтобы пацану не ездить через весь город. Да я, может, туда и устроюсь. Надо сходить, спросить насчёт мест.

— Тебя обязательно возьмут. Ты всё правильно придумал.

— Ма, а когда к Ярославу пустят, может, поедешь со мной? — Сергей помолчал. — Чтобы я себя в руках держал. А то знаешь, начну нести всякую чушь, или вовсе на слёзы прибьёт. Я в “скорой”-то этой ревел, как пацан какой-то…

— Поеду, — пообещала мама. — Ты, Серёжа, лёг бы, поспал до смены. На тебя смотреть страшно.

Сергей пошёл в спальню, лёг на кровать. “Дурак”, — опять подумал и про себя и про Ярослава. “Он говорил, никогда не сможет убить себя. Побоится… Осмелился”. И, уже засыпая, поразился сам себе: “Как меня хватило не ударить Вику?”

28

Время почти не двигалось, а воздух вокруг растекался по телу, то становясь липким, как варенье, то опутывал, как паутина. Иногда даже казалось, что он начинает царапать. Дышалось как-то странно: вдох давался легко, а потом воздух никак не хотел выходить обратно и его приходилось с силой выталкивать. Ярослав не мог понять, спит он или нет, открывал и закрывал глаза, но перед ними ничего не менялось: он всё так же видел окрашенную голубой краской стену в мелких трещинках и пупырышках. Потом неожиданно почувствовал на своём лбу чужую руку и очень удивился — никто не трогал его уже давно. Рука была прохладная. Ярослав сделал усилие, чтобы понять, что происходит и, наверное, окончательно очнулся. Рядом сидела женщина в белом халате.

— Как ты себя чувствуешь? — серьёзно спросила она.

— Es tut mir leid, — тихо сказал Ярослав почему-то по-немецки и закашлялся. Дыхание совсем сбилось, и из глаз выступили слёзы.

— Что-нибудь болит?

— Всё, — еле смог выдавить Ярослав.

Медсестра ушла, вернулась с наполненным шприцем и стала ваткой протирать ему локтевой сгиб.

— Я не сумасшедший, — сказал ей Ярослав. — Я только боюсь темноты и маленьких чёрных собачек. Тут есть собачки?

— Нет.

Лекарство уходило в вену, а Ярослав никак не мог понять, где же он и что случилось…

Медсестра прижала ватку к проколу, согнула его руку:

— Держи сам. Сейчас поедем делать снимок головы.

Его и правда куда-то возили, светили в глаза фонариком, что-то спрашивали, гудели странным аппаратом… Он не отвечал. Он хотел спать. Спать, спать и спать… Он так устал. Всё смешалось у него перед глазами, всё смешалось в памяти. Высокая кровать с какими-то трубочками и шлангами по бокам — это всё уже было! Или нет? Нет, показалось. Всё впервые… Укрыли прохладной простынею:

— Спи, герой.

Это — лучше всего…

Наверное, то лекарство, которое ему постоянно вводили, было снотворным. Потому что ничего не хотелось. За окном то разгорался день, то темнело. Тогда Ярослав сонно думал: “сейчас я испугаюсь”, но страшно не было. Да и с чего бы ему пугаться? Он в палате не один. Кто-то лежит напротив. Кто, Ярослав так и не разглядел. Впрочем, какая разница? Он сам-то непонятно кто и откуда.

— Как тебя зовут?

— Ярослав Снежинский.

— А когда ты родился?

— Двадцать шестого июня.

— У тебя завтра день рождения.

Оказывается, он столько помнит о себе! А женщина в белом халате улыбается и говорит:

— Пора в отделение. Только там не вставай, тебе надо ещё несколько дней полежать.

— А как тогда день рождения?

— Выпишут — отметишь.

— Ладно.

Потом Ярослава привезли в палату с двумя кроватями и тумбочкой. Помогли перебраться с каталки. На тумбочке сидел пацан с забинтованной головой, и жевал печенье. Когда они остались одни, пацан сказал:

— Привет. Ты откуда грохнулся? Я с пожарной лестницы. Поспорил, что залезу и поскользнулся. Говорят, повезло, что только башку пробил. А ты?

— Я в машине перевернулся, — ответил Ярослав.

— Наверное, сильно, раз на каталке привезли. Эх, боюсь, от предков влетит, когда выпишут. Мать вчера приходила, так орала! Печенья хочешь?

— Нет.

— Меня тоже сначала тошнило, ничего есть не хотел. Теперь ничё…

— Говорят, у меня завтра день рождения, а я не помню…

— Ха! — пацан засмеялся. — Это как надо треснуться, чтобы про день рождения забыть! У меня тоже скоро будет. Только выйдет облом. Предки компьютер обещали, если год хорошо закончу, а я троек нахватал. А у тебя есть компьютер?

Ярослав попытался припомнить, потом сказал:

— Вроде нет. Аквариум есть с сомиками. И велик — “Урал”.

— На велике теперь надолго запретят кататься. Мне вон даже сказали, телевизор пока не смотреть. Ну и на фиг надо! Там одни сериалы. Мать сядет и ноет, ноет — всех ей жалко…

Ярослав опёрся локтями и попытался сесть.

— Ты чё? — спросил пацан. — Лежи лучше.

— Я ничего не понимаю, — сказал Ярослав. — Кажется, я здесь уже был.

— Это у тебя того, крышу несёт. После сотрясения бывает. Тут один лежал — впялится в стену и смотрит. Говорит, на ней картинки крутятся. А всего-то с роликов упал. Ну его пока в шизуху на обследование попёрли. Смотри, отправишься следом.

— А тебя как зовут?

— Денис. А тебя?

— Ярик… Ярослав. У тебя имя знакомое, — Ярослав разглядывал Дениса. — Как будто я кого-то знаю, но забыл.

— Может, у тебя кот Денис? — усмехнулся пацан.

— Кот? — Ярослав замолчал. Перед глазами появился маленький серый комочек. Мокрый и дрожащий. — Да, кот! Я его на улице нашёл в дождь!

— И чё, мать не выгнала? Моя бы ни за что кота не разрешила.

— А моя разрешила, — сказал Ярослав. — Мне дома всё разрешают.

— Везёт тебе…