Книга Ничейная земля - Илья Бушмин

Было видно, что глава судмедэкспертов сам пребывает в ступоре, столкнувшись с таким местом преступления. Шефы из УВД и СК переглянулись и двинулись назад, брезгливо ступая по грязи, чтобы уберечь ботинки. Гапонов и Шмаков засеменили следом.

— Нужно подготовить информацию для прессы, — доносились до главы судмедэкспертов их голоса. Как можно быстрее.

— Согласен. Что-нибудь очень краткое, с пояснением, что подробности будут в ближайшее время…

Судмедэксперт вздохнул, натянул на лицо респиратор и развернулся, чтобы вновь опуститься в страшный овраг.

Катя сидела в фургоне Следственного комитета, под защитой его крыши, и пила горячий чай из термоса, который нашелся у водителя. Перед ее глазами все еще стояла картина с разъеденными крысами и насекомыми грудными клетками сваленных в овраге тел.

Она вздрогнула, услышав голос:

— Как ты?

Это был Белянский. В перепачканном грязью комбинезоне, в котором он вместе с криминалистами опускался в овраг — как глава отдела по расследованию особо важных преступлений, возглавляющий непосредственное следствие, он должен был это сделать. Капюшон натянут на голову, защищая от льющей с неба воды. Капли ползли по его лицу, мрачному и подавленному — шеф тоже находился под впечатлением от увиденного.

Катя не ответила. Сказать было нечего. Она, по крайней мере, была жива.

— Занесло же тебя сюда, — пробурчал Белянский. — Как это случилось?

— Приехали проверить информацию, — ее голос звучал тихо и слабо. — Здесь 18 лет назад убили первую жертву.

— Первую? — Белянский нахмурился. — Эта паскуда все эти годы убивала и скидывала здесь трупы? На месте своего первого, так сказать, подвига?

— Говорят, серийные убийцы часто возвращаются на место преступления. Для них это становится чем-то вроде центром для подзарядки. Место силы… Виктор Яковлевич, это девушки?

— Ты их видела вообще? Они в таком состоянии, что, даже если там будет валяться труп пришельца, мы его не отличим от других. Крысы… Криминалисты разогнали несколько здоровенных крыс, которые копошились в телах и чихать хотели на толпу людей рядом.

Катю передернуло от ужаса и отвращения. Она вспомнила здоровенного и мерзкого грызуна, метнувшегося под ее ногами. Крыса, познавшая вкус человеческой плоти. Даже думать об этом было страшно.

— Твою мать, — вторил ее мыслям Белянский. — Что творится в этом, б… дь, городе?

Катя, дождавшись группу, спряталась в фургоне, как в личном убежище. Очередной временный домик, в котором можно отгородиться от страхов окружающего мира. И первым делом проглотила сразу две таблетки успокоительного. Меньше всего на свете ей хотелось, чтобы случился приступ. Чтобы она, не понимая, где находится, вышла на дорожку, узнала впечатавшуюся с детства местность и пошла туда, где работали криминалисты и судмедэксперты, чтобы снова увидеть страшную картину внизу и опять испытать шок, тошноту и желание провалиться сквозь землю — лишь бы не думать о том, что происходит.

— Может быть, — через силу проговорила Катя, — он сбрасывал здесь тела, потому что местные считают это место плохим, проклятым и решили от греха подальше оставить его. А может быть, это место на самом деле проклятое.

— Ты серьезно или как?

— Виктор Яковлевич… Мы можем верить в проклятые места, а можем не верить. Но если не верим — это не значит, что таких мест нет.

К окраине Ямы, внезапно прославившейся на весь узкий круг правоохранителей города, стягивались опера из Промышленного ОВД и городского управления. Некоторые оказались здесь во второй раз: в ходе масштабных рейдов в Яме опера в числе прочих заброшенных домов поселка проверяли и лачуги на окраине, у оврагов. Но в сами овраги никто даже не думал соваться: во-первых, на то не было ни малейших инструкций, во-вторых, о существовании чего-то еще за зарослями высокой травы никто из побывавших здесь оперативников даже не подозревал — выходцев из Ямы среди них не оказалось.

Сейчас сыщики разбились на несколько групп и выдвинулись в жилой массив поселка для работы с населением. Предстояло обойти все дома, прилегающие к занятой зарослями сорной травы и оврагами мертвой, покинутой всеми зоне отчуждения.

Поляков с двумя операми из УВД взял на себя улочку, извивающейся змеей ведущую от оврагов к центру Ямы. Крайние дома были давно оставлены. Зияющие дыры-окна, поваленные двери, растащенные на дрова заборы и ворота. Но чуть дальше от оврагов находились домики, лачуги и землянки, в которых теплилась жизнь. В одной из таких землянок операм открыла дверь сухая и сгорбленная старушка в толстой фуфайке, доживающая свой век.

— Черные машины, — ее голос был шамкающим и скрипучим. — Едють туды, а потом едють туды.

— Машины?

Поляков, как и находившиеся с ним опера, были поражены и озадачены. Слово «машины» подразумевает, что их было несколько. Что перечеркивало напрочь версию об убийце-одиночке, устроившего в оврагах кладбище для своих жертв.

Тогда что, черт возьми, происходит?!

— Черные машины? — повторил Поляков, и старушка закивала. — То есть, не одна машина, а несколько? А сколько? Одна, две, три?

— Да когда как. То одна, потом глядь — две едють. По-разному, сынок. Едють, потом глядь — назад едють. А чего им там делать, непонятно. Там же за оврагами и нет ничего…

Кроме трупов, подумал Поляков и спросил:

— А часто? Частенько вы их видите?

— Нет, сынок, ты что. Редко. Но тут вообще же никто не ездит. Никогда машин не бывает. Куда ехать-то? Там же овраги. Кто же будет ехать в овраги? Вот только эти черные иногда и едють. Больше никто.

— А когда вы последний раз их видели?

— Да думаешь, я упомню. Старая я, сынок. Память уже не та, что раньше. Глаза не те, руки не те. Все не то.

После картин в овраге вид, глаза и голос старого человека и смысл ее слов навевал на Полякова невеселые размышления о бренности человека и тлене всего сущего. Но Поляков не сдавался.

— А все-таки, бабуль? Неделю назад, месяц назад, год назад?

— Недели две. А может, три. А может, и месяц. У меня же тут один день не отличается от другого. Как можно упомнить, сынок?

— Значит, черные машины? — не унимался Поляков. Слова старушки перевернули все его версии и догадки с ног на голову, и Поляков никак не мог собраться с мыслями.

— Большие. Я думала, может, к тому лысому, вон, дом на пригорке. А как-то гляжу — нет, не к нему. Мимо проезжают. И по тропиночке к оврагам — шнырь, — старушка изобразила морщинистой рукой, как именно шныряют большие черные машины, и снова пустилась в рассуждения: — Туда едють, потом глядь — назад едють. А куда едють, непонятно. Там же овраги одни. Не в овраги же едють?

— Значит, большие черные машины, — настаивал Поляков. — А какие именно?

— Откуда ж я знаю, сынок? Я на машине в молодости разве что и ездила. На автобусах бывало. А так все больше ножками. А машины сейчас совсем не те, что раньше. Все иностранные, заграничные. Телевизор включишь — машины иностранные, песни иностранные, слова иностранные. Сидишь и думаешь: может, страна уже другая? Новости включишь — а, нет, по-русски говорят. Значица, пока еще наша.