Книга Фазовый переход. Том 2. «Миттельшпиль» - Василий Звягинцев

– У вас лэптопы с собой? – спросил Ойяма.

– Да, сэр. И у меня, и у генерала. Адреса вы знаете?

– Найду, – хмыкнул президент, и буквально через пять минут перед каждым из заговорщиков на мониторах появился аутентичный текст. На официальном бланке с грифом и всеми положенными юридическими и канцелярскими атрибутами значилось:

«В соответствии с установлениями Конституции США, всеми законно принятыми Поправками к ней, имеющимися прецедентами и сложившейся практикой государственного управления наделяю сроком на 59 дней, начиная с… числа такого-то месяца текущего года предъявителя сего вице-президента США Дональда Келли (Председателя объединённого комитета начальников штабов видов вооружённых сил США Шелтона Паттерсона) чрезвычайными полномочиями по исполнению моих поручений и приказов без согласования с какими бы то ни было органами государственной власти и управления США (Конгресс, Сенат, Верховный Суд, Министерство обороны и т. д). Вице-президент (Председатель комитета начальников штабов) также наделяется правом на указанный срок отдавать (на основании моих письменных инструкций) от моего имени приказы и распоряжения любым должностным лицам, в том числе и выборным, включая Губернаторов штатов и командующих формированиями Национальной гвардии, безусловно обязательные к исполнению. Неисполнение распоряжений вице-президента (Председателя комитета начальников штабов) влечёт за собой немедленное отстранение от должности с привлечением в случае необходимости к военно-полевому суду по законам военного времени или заключению под стражу до личного рассмотрения дела по существу Президентом Соединённых Штатов Америки».

Распоряжение (или, точнее, «Мандат»[74]в терминологии Французской или Русской революций) было заверено электронной подписью президента.

В документе как таковом не было ничего из ряда вон выходящего. По Конституции и законодательству США президент имел право без согласования с Конгрессом объявлять войну любому иностранному государству, каковая война должна была быть прекращена в случае неодобрения её Конгрессом не позднее чем через 60 суток после начала. В реальности же из более чем двухсот войн, которые вели США на протяжении своей не слишком долгой истории, лишь пять были утверждены Конгрессом, остальные президент вёл «по своему хотению».

Точно так же президент имел право вводить военное положение на территории страны, подчинять себе подразделения Национальной гвардии, переводить их в состав Вооружённых сил, использовать против собственных граждан ЛЮБОЕ оружие и ЛЮБЫЕ меры «в масштабах, которые он считает необходимыми», как было специально оговорено, для подавления массовых беспорядков и вообще действий, «препятствующих исполнению законов и нормального функционирования государственных институтов».

Хитрость и даже цинизм подобной нормы заключались в том, что (теоретически) если Конгресс, Сенат и Верховный Суд сочли бы действия президента неправильными, они могли их отменить и даже инициировать процедуру импичмента неугодного президента. Но опять же – не ранее чем через 59 дней и после дебатов и обсуждений, которые могли оказаться и бесконечными. Кроме того, может случиться, что к истечению указанного срока все три почтенные организации останутся без кворума. Мало ли какие коллизии за долгих два месяца подстерегают человека (какое угодно количество людей), который, как утверждал Воланд, «внезапно смертен». Или, если без «крайностей», две трети «представительного органа» решат именно в это время отдохнуть где-нибудь вне пределов устойчивой телефонной связи.

Одним словом, в Конституции США были заложены все необходимые положения, позволяющие без особых сложностей перейти к самому крутому тоталитаризму. Отсутствовал даже столь слабый, но всё же сдерживающий фактор, как международное право. Юридическая система США не предусматривала главенства каких угодно договоров и соглашений над внутренними законами. На решения хоть Генеральной Ассамблеи ООН, хоть самогó Совета Безопасности американцы тоже обращали внимание только тогда, когда им этого хотелось. Каприз возникал…

Получалось, что, просто не допустив собрания Конгресса и Сената, переубедив или купив верховного судью, попросту уволив без объяснения причин генерального прокурора и забыв назначить нового, президент мог править страной не хуже Гитлера, с той же эффективностью и столь же бесконтрольно.

Граждане как таковые фактически не могли бы этому самовластью что-либо противопоставить. Реальных партий в стране не было, традиций самоорганизации для революции или бунта – тоже. Клубы геев или кружки любителей кактусов – это не совсем то, что «штурмовые отряды» Рема или «Рот фронт» Тельмана.

Даже единой Церкви в стране не было, чтобы пастыри, «затворив храмы» и прекратив совершение таинств, поставили бы светскую власть на колени, как это сделал папа Григорий с королём Генрихом[75].

Какое-то сопротивление «произволу» могли бы оказать четыре миллиона хорошо вооружённых членов «Национальной стрелковой ассоциации», но, во-первых, они были точно так же разобщены в масштабах страны, как и любые другие общественные организации, а во-вторых, в силу своих глубинных консервативных и совершенно неполиткорректных убеждений как раз они охотно поддержали бы второй «Новый курс»[76]президента Ойямы.

А если ещё в твоих руках вся банковская система и почти сто процентов средств массовой информации! За исключением, может быть, нескольких мелких сельских газетёнок и радиостанций FM, обслуживаемых полунищими энтузиастами. Кстати, грамотно подойдя к вопросу, как раз эти СМИ из глухой «одноэтажной Америки» легче всего поставить на службу «Новому порядку». Под всем понятным лозунгом: «За старую добрую родину, против вредных влияний»[77].

Конечно, с точки зрения правоведов и правозащитников, подписанные президентом «мандаты» являлись грубейшим нарушением так называемого духа законов, прецедентов и самой Конституции со всеми её поправками. И на самом деле этот шаг ставил крест на привычном стереотипе «североамериканской демократии», примерно как поручение в 1933 году Гинденбурга Гитлеру сформировать германское правительство и занять пост рейхсканцлера зачеркнуло саму идею Веймарской республики[78].