Книга Голоса исчезают - музыка остаётся - Владимир Мощенко

– Айда в «Иллюзион». Маята отказалась. Билеты вот они, при мне. Через десять минут начало.

– А что за фильм?

– «Судьба солдата в Америке».

Я сказал, что видел эту картину шесть раз, но с радостью составлю ему компанию.

– А я пятнадцать раз смотрел, – укоризненно произнёс Аксёнов. – И опять иду. Малыш Джеймс Кэгни – титан. Чудо! А мысль там какая?! Уложить всех вокруг себя куда проще, чем договориться…

До «Иллюзиона» (кинотеатр – в том же здании-высотке, на Котельнической, рядом с роскошным гастрономом, которого уже нету), ходу – три-четыре минуты. Но за это время Вася успел упомянуть, что настоящее название фильма – «Ревущие двадцатые», что советские прокатчики – идеологические бандиты, подтасовщики.

– Суки! – добавил он сердито.

А когда сеанс завершился и мы, оглушённые, шли обратно, я прочитал ему свои стихи «Трофейные фильмы» с такими строчками:

Как богато мы, нищие, жили!

Ты почти что босой – всё равно

Для тебя Тито Гобби и Джильи.

Это юность. И это кино.

…………………………………..

Славлю щедрости кинопроката

За влюблённую насмерть трубу,

За судьбу фантазёра-солдата

С верой в женщин и с пулей во лбу.

Аксёнов пожалел, что я не посвятил ему это стихотворение.

– Мне это было бы по душе, – сказал он. – Мои мотивы.

Разумеется. Это перекликается с его «Песней петроградского сакса образца осени пятьдесят шестого»: «Я нищий, нищий, нищий… И пусть теперь все знают – у меня нет прав! …Боже праведный, мне двадцать лет, а скоро будет сорок! Я тоже донор, и кровь моя по медицинским трубкам вливается в опавшие сосуды моей земли! И пусть все знают – я скорее лопну, чем замолчу! Я буду выть, покуда не отдам моей искристой крови, хотя я нищий, нищий, нищий…» Должок я вернул впоследствии, получив в подарок от него старинный роман «Вольтерьянцы и вольтерьянки» с эпиграфом: «Дорогой Володя! Вот то, что я навольтерьянил. Читай и вольтерьянь стихом. Твой Вася». Вот и свольтерьянил я стихотворением «Листопад всея страны», ему посвящённым, с такой концовкой:

Да не будь настороже:

Дремлет в старом гараже

Воронок всея державы.

Дремлет старый воронок.

Стар и я. И одинок.

Буквы ржавы. Ноты ржавы.

Он возразил:

– Не дремлет – и не мечтай. На то он воронок! Старый запросто меняется на новый.

Однажды едва ли не в полночь, незадолго перед отлётом в Биарриц, он позвонил мне:

– Пишу предисловие к твоему роману. Пишу – и вспоминаю наш с тобой поход в «Иллюзион».

– Ну и ну… – ответил я растерянно.

Подходящих слов у меня не было.

– К утру, – пообещал он, – закончу. Пришлю тебе по имэйлу. А теперь слушай…

И принялся читать из книги: «Эпоха трофейных фильмов! Даже у тебя, козявка, есть возможность пересечь все границы. Запах свежайших пирожных „наполеон“ и компота из сухофруктов. Всё это приготовлено услужливыми частниками (скоро их время закончится). Нетерпение в каждом жесте счастливчиков, которым достались билеты. Отстояв в очередях, мы входили победителями то в „Пионер“, то в „Спартак“, где когда-то, до войны, рокотали, щебетали, признавались в любви струны Пантелея Савельевича, и на нас обрушивалась „Чаттануга Чу-Чу“. Эй, машинист, поддай-ка жару, поехали, поехали, поехали! Вверх, вверх, вверх! В горы! Элегантный, невозмутимый, гениальный Гленн Миллер посверкивал стёклышками очков, и мы замирали от предвкушения чудес. Всем нам просто не верилось, что джаз может так переворачивать душу…»

Наш поход в «Иллюзион» отразился и в прозе Аксёнова следующим образом: «Я смотрел „Путешествие будет опасным“ не менее десяти раз, „Судьбу солдата в Америке“ не менее пятнадцати раз. Было время, когда мы со сверстниками объяснялись в основном цитатами из таких фильмов. Так или иначе, для нас это было окно во внешний мир из сталинской вонючей берлоги. (…) Один из моих сверстников, будучи уже высокопоставленным офицером советских ВВС, как-то сказал мне: „Большую ошибку допустил товарищ Сталин, разрешив нашему поколению смотреть трофейные фильмы“».

3

Кто же такой сей продвинутый высокопоставленный офицер советских ВВС?

Чтобы узнать это, нужно обратиться к самой для меня дорогой из всех аксёновских книг – «В поисках грустного бэби».

Дело здесь не в литературных и несомненных её достоинствах (есть у него вещи и куда сильнее). Суть в том, что в ней, в частности, звучит ода в честь свободолюбивого джаза, который побратал нас с В. П.

Этой музыкой была загромождена от пола до потолка аксёновская квартира в писательском доме на Красноармейской улице. Мы, правда, сидя на кухне и попивая кофе с коньяком, находили возможность потолковать о литературе. Вася обожал поэзию (и русскую, и зарубежную), знал её, пожалуй, не хуже маститого литературоведа.

Но очень часто в наши «беседы на кухне» вторгался Аксёнов-младший – Лёха, который затем достиг баскетбольного роста; он самозабвенно оглушал окружающих (соседей – в первую очередь) ударной установкой, где были в полной исправности тарелки, в том числе вкрадчиво шипящая crash, барабаны snare drum, high tom-tom и middle tom-tom ну и, естественно, bass drum. И поглядывал на нас: каково? Ждал похвалы. И надеялся, что Фрэнк Синатра позовёт его к себе в Америку, в свой оркестр.

– В меня пошёл, – горделиво говорил Вася. – Он уже, считай, профессионал.

А Лёха в такт своим тарелкам заорал:

А у нас в России джаза нету-у-у,

И чуваки киряют квас…

Меня он уважал вовсе не за литературные доблести, которых, естественно, не было, а за то, что я мог ответить на многие его вопросы: «Что такое бибоп?», «Что такое граунд-бит?», «Что такое драйв?» и т. п. Ставил на свою вертушку диск Бадди Рича «Winter Nights» и восхищался:

– Качественная музыка! Вам нравится, Володя?

Восхищаться юный драммер научился у своего отца. Они и внешне были похожи.

(Из дневника: Ночной Васин звонок:

– А ты слушаешь сейчас Уиллиса Конновера?

– Спрашиваешь!..

– А каков Пол Дэзмонд?! А?!

– Да…

– Не разбудил, старик?

– Что ты!)

Мне не надо стараться, воспроизводя прошлое; спасибо Васе: он блистательно воссоздал те дни и те страсти в «Грустном бэби», упомянул даже о далёком прошлом, о том, что мы оба были вовлечены в увлекательный бизнес «джаз на костях» – то есть обменивались рентгеновскими снимками и последними музыкальными новостями. Большое место отведено моим встречам с ним и его ненаглядной Майей у меня дома, когда я жил возле Измайловского парка. То было время после сильнейшего идеологического взрыва, наделанного выходом в свет «Метрополя». Думаю, нет смысла останавливаться на подробностях начавшегося шабаша: расставлены все точки над «i». «Меня уже тогда[30], – вспоминает В. П., – далеко не все друзья приглашали в гости». Боялись, что попадут в немилость и власти начнут их преследовать. Один из почитателей Аксёнова в предисловии к третьей части «Зеницы ока» честно признаётся, как в 1980-м, заметив В. П., поднимавшегося по лестнице в кинотеатре «Октябрь», где проходил джазовый фестиваль, не решился подойти и поздороваться с ним: «Уже было известно, что он уезжает».