Книга Величья нашего заря. Том 2. Пусть консулы будут бдительны - Василий Звягинцев

Лютенс считал, что владеет вопросом в совершенстве. По крайней мере – лучше, чем военный атташе американского посольства в Москве контр-адмирал Стивен Эмброуз.

Вот, к примеру, известный разведчику, но крайне мало освещаемый исторической литературой и публицистикой, русской и зарубежной, момент – так называемая Февральская революция 1917 года оказалась «успешной» (если можно так выразиться, имея в виду все последующие события) не по каким-то там «объективным социально-политическим условиям», не потому, что «Российская империя сгнила изнутри», а «народ больше не в силах был выносить тяготы войны» (во много раз меньшие, кстати сказать, чем в любой из стран Антанты или «Центральных держав»).

Нет, всё упиралось в наложение друг на друга двух ошибок – психологической и управленческой, если угодно. Вначале царь Николай вообразил, что для скорейшего завершения войны (которая тогда ещё мыслилась как манёвренная и скоротечная, этакий двухсторонний встречный блицкриг) лучше всего будет бросить на чашу весов свою Гвардию. Уж она-то сразу переломит начавшую пробуксовывать «войну до осеннего листопада». Гвардию – корпус кавалерии и два корпуса пехоты – на фронт послали, где она и растворилась нечувствительно в отчаянных, но в тот момент бессмысленных сражениях.

Николай, к сожалению, не учился в Академии Генерального штаба, и никто не решился ему подсказать, что, исходя из опыта хотя бы наполеоновских войн, «общий резерв следует использовать только для нанесения решающего удара». И талант полководца в том и заключается, чтобы точно угадать нужный момент. Николай этим талантом не обладал.

В итоге оказался без Гвардии, которую в роскошных казармах Северной столицы заменили несметные толпы запасных солдат второй и третьей очереди (не пустовать же приспособленным помещениям). А любому обладающему хотя бы зачатками здравого смысла человеку понятно, что на третьем году войны вражеским агитаторам ничего не стоит растолковать тридцатипяти-сорокалетним мужикам, оторванным от семей и хозяйства, что гораздо удобнее и спокойнее перекантоваться до «замирения» в центре столицы, на несравнимом и с фронтовым[101]и с деревенским пайке, чем помирать неизвестно за что в Галиции или на Турецком фронте.

Буквально день-другой, и Петроград оказался фактически захвачен буйными толпами почуявших волю солдат, противопоставить которым у коменданта города было совершенно нечего, а царь совершил последнюю в жизни ошибку – не поднял по тревоге и не бросил на Петроград несколько ближайших фронтовых кавалерийских дивизий во главе с пресловутой «Дикой», и не возглавил сам это войско, как генерал Корнилов Добровольческую армию годом позже.

Так вот, по сведениям Лютенса, в нынешней действительности никаких вооружённых сил, способных противодействовать мятежу, у Президента не было, и уж тем более некому было отважно и решительно командовать усмирением, если бы что-то и нашлось!

Однако факт налицо! Неизвестно откуда взявшиеся войска – вот они, а вполне реальные ещё вчера «Зубры» и прочее – кто в могиле, кто в бега подался, кто затаился до прояснения обстановки.

Лютенс был абсолютно уверен, что женских офицерских подразделений спецназа в нынешней России просто нет. Бывало, что в боевые части принимали какое-то количество контрактниц – специалисток тех или иных профессий, но чтобы существовали целые строевые взводы и роты – нет. Такое было только в маоцзедуновском Китае, когда во время войны с Вьетнамом особые женские батальоны прославились зверствами, до которых было далеко всяким гитлеровским «Нахтигалям» и «Бранденбургам»[102].

Кроме того, такого сочетания знаков различий и эмблем в российских вооружённых силах Лютенс не видел ни в одном справочнике. Разве что за несколько суток до попытки переворота уже были сформированы спецвойска с прицелом на будущее. И – никакой информации никуда не просочилось, при том что заговорщики присутствовали в буквальном смысле везде, вплоть до райотделов милиции, и уж тем более – любых отделах и управлениях МГБ, территориальных и федеральных.

Опять же – девушки с погонами лейтенантов и старших лейтенантов были вооружены, кроме пистолетов в кобурах, очень похожих на те, что носили советские офицеры в Отечественную войну, уже виденными автоматами типа «ППС».

Очень, очень интересно.

Но ещё интереснее выглядели патрульные со второго бронетранспортёра. У этих незнакомым было всё вообще – расцветка униформы, не камуфляжная, а однотонная, необычного зеленовато-песочного оттенка, эмблемы и нашивки, а главное – сапоги. Именно сапоги, а не шнурованные ботинки, принятые нынче в большинстве армий. И не кирзовые солдатские, что носили в советской армии и долго донашивали в российской, а из натуральной хорошей тёмно-коричневой кожи, сшитые, скорее всего, по модельной колодке, такие не набьют ногу при сколь угодно длинном марш-броске; и по горам в них можно лазить, судя по стальным шипам и развитым грунтозацепам на подошвах.

Погоны такие же, как у девушек, но эмблемы и кокарды другие. Вместо черепов с костями на обоих рукавах белые металлические щитки заострённым краем вниз, окантованные чёрно-оранжевой лентой. В центре скрещенные старинные ружья, Георгиевский крест и стилизованные под полуустав[103]красные литеры «Ш» и «Г». А оружие – автоматы, напоминающие знаменитые «ППШ» прежде всего своими круглыми патронными дисками. Только покороче, изящнее, с воронёными рамочными прикладами, стволы – в цилиндрических дырчатых кожухах, как на английских «Стирлингах» или немецких «Рейнметаллах». Вообще ощущается стилистика двадцатых-тридцатых годов прошлого века.

Опять та же история – элитные, по всем показателям, неизвестного происхождения и назначения части, а оружие из музеев? Или – из каких-то спецлабораторий? Возможно, и не огнестрельное даже…

Вдобавок для полноты картины революционного города, во все времена поразительно схожей, хоть Петрограда семнадцатого года, хоть Парижа тысяча семьсот восемьдесят девятого или восемьсот семьдесят первого[104], перед небольшой толпой, человек с полсотни, забравшись на высокий цоколь дома, витийствовал явный революционер. Тоже весь такой типичный, «юноша бледный со взором горящим». Очки, само собой, длинные каштановые волосы собраны в «конский хвост», под расстёгнутой джинсовой курткой грязноватая белая майка с плохо читаемым издали длинным, похоже, не на русском, лозунгом.