Книга Good Night, Джези - Януш Гловацкий

— Реванш? — спросил Джези.

Но негр покачал головой.

— Ты чересчур силен, брат. Иди себе с Богом и больше не возвращайся.

Погодя Маша спросила, хорошо ли играл чернокожий толстяк.

— Очень хорошо, но схематично. Достаточно было одного нелогичного хода, чтобы он растерялся.

И добавил, что его отец играл в турнирах, и он многому от него научился. А Маша рассказала про тот самый счастливый день в жизни ее отца. Джези рассмеялся; Маша ему по-прежнему не доверяла, но почему-то он становился ей все ближе. Тротуар перед Карнеги-холлом был, как всегда, запружен элегантной толпой. А под афишей, извещающей о концерте Лос-Анджелесского оркестра под управлением Зубина Меты, пожилой мужчина в сером заношенном костюме хриплым голосом, ужасно фальшивя, исполнял арию из «Дон Кихота». Джези кинул ему в пластиковую кружку выигранные сто долларов, на что тот вообще не обратил внимания, а Маша подумала, что Клаус никогда бы ничего подобного не сделал, хотя скупым не был. Наверно, как тот негр, привык действовать схематично.

Внезапно Маша заметила, что лицо у Джези перекосилось и сразу потом окаменело. Он скорее прошипел, чем сказал, глядя не на нее и не назад, а в витрину спортивного магазина: лыжные ботинки, хоккейные клюшки, комбинезоны со скидкой двадцать процентов:

— Не оглядывайся, не поворачивай головы, не то будет плохо или очень плохо.

— Почему?

— Потому что за нами следят.

— Кто?

— Двое и уже давно. — А в следующую минуту затолкал ее в случайно остановившееся рядом такси и назвал адрес. При этом он крепко сжимал ее руку, Маша не знала, машинально, или со страху, или чтоб она не выскочила, потому что такси застряло в пробке, но руку он сдавил как клещами, отпечаток его пальцев она носила на себе еще неделю. И не переставая шептал ей на ухо, что написал две книги об СССР, обе под псевдонимом, чтобы себя не выдавать, но зря старался, КГБ не спускает с него глаз.

— КГБ?

— КГБ, разумеется, КГБ, почему бы нет?

— Потому что это Нью-Йорк.

У нее мелькнула мысль, что он выдумывает, ну конечно, выдумал же про Аниту, — и рассмеялась. Но он гнул свое, и клещи на ее руке увлажнились.

— Мой тебе совет, — бормотал, — не оглядывайся… Пускай думают, что это обычное свидание, банальный секс, тебе же будет лучше, или хочешь, чтоб они и тобой занялись?

— Я не боюсь, — сказала она. — У меня немецкий паспорт.

Но сердце екнуло: а что, если не выдумывает? То ли какие-то свои причины заставили испугаться, то ли в ней отозвался страх матери, которая, с тех пор как бросила пить, боялась всего на свете, хотя скорее страх был отцовский: отец, будучи наполовину украинцем, выдавал себя за чисто русского и боялся разоблачения.

Однажды ночью Маша услышала, как он рассказывал матери, что Сталин, который не жаловал украинский язык, прикинувшись добреньким, устроил в Харькове фестиваль украинских кобзарей, которые в песнях сохраняли правду об истории. И извлекали эту правду, как извлекают застывших в янтаре мошек. А когда съехались или сошлись несколько десятков слепцов (потому что только слепые видят правду) с бездомными сиротами-поводырями, их окружили, посадили на грузовики и отвезли в лес. А там уже ждала черная яма. И всех, вместе с детьми, закопали живьем. Земля в этом месте три дня шевелилась.

Маша вначале ни капельки не поверила, но ее отец, великан, самый сильный на свете страшный отец, вдруг заплакал и стал посреди ночи молиться по-украински, а когда застукал подслушивающую Машу, пообещал, что, если она хоть пикнет, волей-неволей ее убьет; конечно, она и не пикнула.

Такси наконец протиснулось, разогналось, перелетело в нижнюю часть города, и на Четырнадцатой улице Джези вытащил Машу на тротуар. А Маша, подумав, все же рискнула обернуться, и действительно: за ними — хоть и не очень близко, но ошибки быть не могло, — тоже остановилось такси, и оттуда с разных сторон вышли двое. Только поэтому она позволила потащить себя вверх по лестнице старого дома без лифта. С трудом перевела дыхание, а Джези достал ключ от квартиры, но нужды в этом не было, поскольку дверь была приоткрыта, достаточно оказалось ее толкнуть, а внутри будто ураган пронесся: все вверх дном, одежда бесформенной кучей на полу, тяжелые кресла перевернуты, тарелки разбиты, фотографии разбросаны. Господи Иисусе, словно и не люди орудовали.

Но почему-то он не позвонил в полицию, как поступил бы Клаус и вообще любой нормальный человек, нет, он сел на пол и принялся хохотать, смеялся, точно каркал, повторяя сам себе, будто про нее забыв, что ничего эти гады не найдут, ровным счетом ничего, потому что все, все до единой рукописи в безопасности в сейфах, в таком-то, таком-то и таком-то банках. Тут зазвонил телефон, он ответил, поднимая один за другим стулья, а то и сесть было не на что, повторил несколько раз: хорошо, хорошо, хорошо, — и потом ей: к сожалению, она должна уйти, он ее проводит до такси и заплатит вперед, — и объяснил, почему такая спешка: если за ними следят, пусть подумают, что они скоренько перепихнулись. Выпроводил ее, втолкнул в уже другое такси, дал водителю двадцать долларов, и машина тронулась.

Но Маша вдруг почувствовала, что нельзя его так оставлять. Попросила шофера остановиться и через заднее стекло увидела, что Джези разговаривает с теми двоими. Тогда она велела таксисту ехать дальше, решительно не понимая, что происходит, и вообще ни о чем больше не думая, кроме как поскорее доехать до дома и лечь.

Не верьте снам, птице как птица (версия Маши)

Просыпалась Маша неохотно, потому что, хоть и приняла кучу таблеток, прописанных профессором, спала недолго, головная боль и шум в ушах не прекратились. Вдобавок она почувствовала, что застряла на том же месте, где была, когда засыпала. Ни шагу вперед. Голова не справлялась с разбегающимися мыслями. Клаус не позвонил, что, пожалуй, не так уж и удивительно, поскольку она выключила телефон. Ей нравилось его включать-выключать, потому что в московском доме все было закреплено намертво. Теперь она телефон включила, потом сделала все, что велел профессор, а потом — все, что запретил, то есть закурила сигарету и выпила чашку очень сладкого растворимого кофе. А также позвонила Клаусу, побеседовала с автоответчиком, сказала, что скучает, что у нее все в порядке, и добавила еще пару фраз, которые даже трудно было бы назвать ложью. Что ни говори, Клаус — лучшее, что ей встретилось в жизни. Кстати, он сразу же перезвонил в перерыве какого-то важного бельевого совещания. Маша чуть не расплакалась, когда он сказал, что умирал со страху, но через три дня они уже будут вместе. Три дня, вроде бы очень мало.

Откуда ему знать, в какую она влипла историю, ей и самой никак не разобраться. Джези этот… если бы он к ней клеился и хотел затащить к себе в мастерскую, это было бы в порядке вещей, но так? Неужели стоило тратить столько усилий исключительно ради того, чтобы напугать ее этим КГБ, настоящим или поддельным? А потом еще убирать жуткий разгром? Она приняла горячий и холодный душ, потом, подумав, снова горячий и снова холодный.