Книга В час битвы завтра вспомни обо мне... - Хавьер Мариас

– Виктория, – солгала она, если это была Селия, а возможно, она солгала, даже если она была не Селия. Но если это была Селия, то в ее лжи сквозила ирония, злой умысел, может быть даже насмешка, потому что имя, которое она назвала, это женский вариант моего имени. Она достала из сумочки жевательную резинку. В машине запахло мятой.

– А тебя?

– Хавьер, – солгал я в свою очередь и подумал, что так я поступил бы в обоих случаях: если бы она оказалась Селией и если бы не оказалась ею.

– Еще один Хавьер, – сказала она. – Или в этом городе живут одни Хавьеры, или вы все хотите, чтобы вас звали именно так. С чего бы это?

– Кто это «все»? – спросил я. – Твои клиенты?

– Все мужики, все, понятно? Ты что, думаешь, что я, кроме клиентов, никого и не знаю?

В ней была какая-то жесткость, чего не было и нет в Селии, так что если это была Селия, то она очень искусно притворялась. А может быть, она стала такой за то время, что мы не виделись? Уже месяц или два (возможно, даже четыре или пять), как я не видел ее и не говорил с нею, – за это время можно набраться всякого. Или, подумал я, она просто разозлилась на меня за то, что я с такой легкостью ее снял, да еще и заплатил вперед, – наверное, сейчас она мучается загадкой: случайно я ее пригласил, или потому, что узнал, или потому, что часто пользуюсь услугами проституток, и она просто не знала этого, когда мы были женаты?

– Я так не думаю, что ты, извини. У тебя и семья, наверное, есть?

– Есть где-то, я с ними не общаюсь. О них меня не спрашивай! – И добавила сердито: – У меня много знакомых, знаешь!

– Все, все, прости! – сказал я.

Разговор не клеился. Я решил молчать. Иногда мне казалось, что это точно Селия и что лучше нам перестать притворяться и поговорить открыто, но тут же я ясно видел, что это не она, что эта женщина просто необыкновенно похожа на Селию, словно это Селия, но прожившая совершенно другую жизнь, словно ее когда-то – еще в колыбели – подменили, как в сказках или в трагедиях из жизни королей: лицо то же, но воспоминания другие, другое имя и другое прошлое, в котором не было меня (может быть, прошлое той маленькой цыганки, которая сидела на куче рухляди на тележке, запряженной мулом, мадонны старьевщиков, которая уворачивалась от веток старых кривых деревьев и на которую из окон второго этажа двухэтажного автобуса смотрели, жуя резинку, девочки из обеспеченных семей? Но вряд ли: она для этого слишком молода.).

Хотя объяснить это не так уж и трудно: граница зыбкая, не заметишь, как окажешься по ту сторону времени, за его черной спиной – сколько раз мы читали об этом в романах, видели это в жизни, в театре и в кино. Писатели, превратившиеся в нищих мудрецов; короли, оставшиеся без королевства, и короли, попавшие в рабство; принцы, брошенные в темницы и задушенные подушками; банкиры, кончающие жизнь самоубийством, и красавицы, ставшие уродинами после того, как им плеснули в лицо медным купоросом или полоснули ножом; вчерашние кумиры, подвешенные за ноги, как свиньи; дезертиры, сделавшиеся богами, и преступники, причисленные к лику святых; гении, отупевшие от пьянства, и коронованные паралитики, соблазняющие первых красавиц; любовники, убивающие тех, кто их любит. Граница очень зыбкая – не заметишь, как окажешься именно на той стороне, на которой меньше всего хочешь оказаться, нельзя удержаться на грани – все равно окажешься либо с одной стороны, либо с другой, достаточно сделать шаг, достаточно даже этого шага не делать.

– Долго еще будешь рулить? – на этот раз заговорила Виктория. – Готовишься к «Формуле-1» или уже начал думать, куда меня повезешь?

Достать твою карту? А то ты, может быть, заблудился? – И она открыла бардачок.

– Не торопись так, за это время я тебе уже заплатил, – ответил я раздраженно и резко захлопнул крышку бардачка. – И не жалуйся: тут сидеть лучше, чем мерзнуть на углу. Сколько времени ты там простояла?

– Это не твое дело, я о своей работе ни с кем не говорю. Мне хватает того, что я ею занимаюсь. – Она с остервенением жевала свою жвачку, и я открыл окно, чтобы выветрился запах мяты, смешанный с запахом ее духов (запах был приятный, но не из тех, что нравились Селии).

– Значит, ни о чем не хочешь говорить: ни о работе, ни о семье. Вот что значит получить деньги вперед.

– Не в этом дело, парень, – ответила она. – Если хочешь, я верну тебе эти деньги: расплатишься потом. Просто я здесь не для того, чтобы тебя просвещать. Всему свое место, понял?

– Ты здесь для того, чтобы делать, что тебе скажут, – я сам удивился, как мог я сказать такое (не важно кому – Виктории или Селии). Мы, мужчины, легко внушаем женщинам страх: стоит нашему голосу чуть зазвенеть металлом, стоит нам произнести одну фразу холодным резким тоном. У нас более сильные руки, мы веками заставляли подчиняться себе. Потому-то мы так высокомерны.

– Ладно, ладно, не злись! Зачем нам ругаться! – сказала она примирительно, и это «нам» успокоило меня, потому что объединило нас.

– Если кто и злится, так это ты, С того самого момента, как села в машину. Тебе лучше знать, что у тебя там было с предыдущим клиентом. – Наш разговор начинал походить на глупую супружескую ссору или на ссору подростков, И я добавил: – Извини, я понимаю: ты не хочешь говорить о своей работе, Сеньора хранит профессиональную тайну.

– Можно подумать, тебе о твоей работе нравится говорить, – ответила проститутка Виктория. – А ну, чем ты занимаешься?

– Да пожалуйста, расскажу. Я продюсер, работаю на телевидении, – снова соврал я, но соврал осторожно: я знаю нескольких продюсеров и вполне мог бы, если понадобится, сыграть роль продюсера перед этой шлюхой, Я подождал, не спросит ли она, какие программы я делаю, не потребует ли доказательств, но она мне не поверила и потому ничего не спросила (может быть, она не поверила мне потому, что это была Селия, которая знала правду).

– Продюсер так продюсер, – сказала она. – Наше дело вас ублажать, как ты сам сказал.

Я наконец решил поискать какую-нибудь тихую дипломатическую улицу, как она предлагала мне с самого начала, и припарковаться. Я нашел подходящее место на Фортуни, недалеко от посольства Германии, которое в этот час казалось совершенно опустевшим: даже в будке охранника свет не горел – может быть, потому, что охранник так лучше видел ночью, или потому, что его самого так было не видно. По дороге, на углу улицы Эдуардо Дато, мы увидели двух явных трансвеститов, сидевших на еще мокрой от дождя деревянной скамейке под деревьями. Вокруг них лежали кучки палых листьев, словно они спугнули подметальщика улиц, не успевшего закончить свою работу.

Я выключил мотор и, указывая назад, в сторону скамейки, спросил Викторию:

– Как вы ладите с этими? – сейчас я (так же как до этого она) использовал форму множественного числа, объединяющую людей, лишая их индивидуальности.

– Опять он за свое! – возмутилась она. Но все-таки ответила – надо было разрядить атмосферу: – Мы хоть и работаем в одном районе, но они сами по себе, а мы сами по себе. Это их угол, но если в какой-то вечер ни один из них не приходит, то там встаем мы. А когда они появляются, мы уходим. С ними проблем нет. Проблемы бывают только с клиентами.