Книга Жара - Ральф Ротман

Ее косынку из белого шелка скрепляла жемчужина, женщина сузила глаза, как это делают те, кто носит контактные линзы или плохо видит, и, шевеля губами, прочитала надпись на его нагрудном кармане.

— «Fun-Food-Corporation»?! Вы что, там все с ума посходили?

Когда бы там ни должен был начаться званый ужин, она давно уже опередила его с выпивкой, и Де Лоо, улыбнувшись краешком губ, отрезал до конца горлышко бутылки. Женщина обернулась, возможно, чуть резче, чем нужно, слегка покачнулась и сказала:

— Да-а, где здесь могут быть вазы, я тоже хотела бы знать… — Она поставила стакан и движением подбородка указала на противоположную стену — сплошной стол из нержавеющей стали. — А это что такое?

— Закуски, — ответил он, и она с трудом кивнула, закрыв на мгновение глаза, потом села на чурбак для рубки мяса, на его закругленный край.

— Что вы говорите! — Она покачала ногой. — И им что, полагается тухнуть под фольгой, как вас там?.. Да как вас, собственно, зовут?

Он снял фольгу с подносов, назвал ей свое имя, а женщина скрестила руки на груди. Глазам предстал взбитый крем с кусочками омаров в окружении ломтиков копченой семги, суфле из трюфелей в валованах из слоеного теста, паштет из утиной печенки на мяте из Греции, глазированные в желе перепелки в клетках из картофельных палочек размером с тоненькие спички, черная и отливающая янтарным блеском красная икра — и, кроме того, блюда, которым Де Лоо даже не знал названия, они выглядели как часы-куранты, и внутри них играла солено-сладкая музыка. Женщина присвистнула.

— Недурно, Симон. Можете начать обслуживание с меня. А что у нас там?

Она встала, сняла две серебряные крышки со сковородок и держала их как музыкант тарелки, перед тем как сыграть туш. Горячие блюда представляли собой разные сорта мяса: филе говядины — края кусочков выступали как благоухающие архипелаги в море соуса мадера; телячий зоб в завитках черной лапши; панированные свиные уши в капусте с изюмом; молодой барашек с бобами и что-то, что Де Лоо принял за курицу, — очень светлое, с жареными фисташками, — посыпанное чем-то сверху бедренное мясо птицы с азиатскими овощами. Женщина недоуменно подняла брови. Ее глаза были такими же серыми, как и ее платиновые волосы, но сейчас в них замелькали зеленые фасетки.

— Эти крокодилы выглядят немного бледноватыми, не находишь?

Де Лоо только пожал плечами, опустил уголки губ, изобразив гримасу, а она закрыла крышку и сказала:

— Ну что ж, это моя вина. Мне непременно хотелось видеть индейку. — Потом она увеличила в приборах для подогрева подачу тепла и обернулась к нему с улыбкой. Зубы у нее были красными от губной помады. — Хорошая работа, дружище. Давай выпьем за это.

Он поднял обе руки.

— Большое спасибо. Но мне надо двигаться дальше.

— Ну, это ясно! — Не думая о шипах, она взяла розы и воткнула их в обрезанную бутылку. — Мы все должны двигаться дальше, мой дорогой. Только вперед, и никуда больше. Но немножко горючего в этом деле не помешает. — Она кивнула ему и прошла впереди него в столовую. — Откуда вы, собственно, родом, Симон? Где вы живете? В Восточном Берлине?

— В Кройцберге, — сказал он, а она открыла дверцу стенного шкафа.

— И правильно делаете. — Дверцы шкафа доходили до потолка, и оттуда раздалось эхо, когда она сказала: — В Далеме живут одни идиоты. — Вспыхнул свет, осветив стоявшие в несколько рядов друг над другом бутылки, а она поставила еще между ними розы, посмотрела на него сразу из множества зеркал и тихо спросила, почти пропела: — Джин? Смотрится как вода и почти не оставляет после себя никакого запаха… Или хотя бы соку?

Он хмыкнул, кивнул, и женщина наполнила оба стакана из одной бутылки, на которую навинчивающаяся крышка была только надвинута, нарезала лимон и протянула ему неохлажденный дринк. Слегка качнув бедрами, несколько неуклюже, она опустилась на софу и чокнулась с ним виртуально.

Их разделял только сине-черный, мерцающий, как ночь, шелковый ковер с орнаментами по углам, и Де Лоо отпил глоток, рассматривая туфли дамы, которые до этого момента не бросились ему в глаза, старые sneakers[45]серебряного цвета. Она заметила его взгляд и подняла ногу.

— Ну, это же понятно. Разве вы поедете на машине в сапогах для верховой езды? Да вам икры разорвет!

Он сел в стоявшее рядом кресло.

— Могу себе представить.

Она резко встала, снова подошла к бару.

— Ничего ты не можешь себе представить, Зигфрид, абсолютно ничего! Проклятие, да где же здесь… — Она громыхала посудой из хрусталя, вазочками, крышечками, выдвинула наконец хромированную полку. — Не знаете, где здесь могут быть кубики льда?

Он покачал головой. А когда она нажала на какой-то рычаг, заурчал мотор, и машина выплюнула содержимое прямо на выдвижную полку, где, вероятно, должен был стоять стакан. Кубики запрыгали по паркету, и женщина опустилась на корточки и подобрала несколько штук.

Потом она открыла маленькую бутылочку «Перье» и показала ею на цветы, некоторые из них уже поникли.

— Розы открытого грунта… Извращение какое-то! — Она налила минеральной воды в бутылку с розами, оглянулась на него. — Алло, мистер Фан-Фуд, я с вами разговариваю! И что вы все изучаете меня… А вы, собственно, отдаете себе отчет в том, что такое розы открытого грунта?!

Де Лоо неопределенно кивнул, а она снова опустилась на софу и выпила еще глоток, задержав его на мгновение во рту. Вертикальные складки над верхней губой придавали выражению ее лица что-то жесткое, непримиримое, глаза сузились, и он, откашлявшись, спросил:

— А что вы сегодня празднуете?

Она поставила ногу на софу, ослабила шнурок.

— Я? Как что? — Голос утратил твердость и взвился в высоту, она понюхала свои пальцы. — Вам, пожалуй, можно спросить! Разве не видно по мне? Развод, конечно! — Она с ухмылкой посмотрела на него. — С розами открытого грунта…

— О-о, — сказал он. — Мне очень жаль.

Она фыркнула, ослабила второй шнурок, скинула с ног кроссовки.

— Ясное дело, мой дорогой, тебе очень-очень жаль, просто ужасно жаль. Может, ты даже заплачешь сейчас? — Потом она вытянула руку, протягивая ему стакан с бархатной улыбкой. — Но прежде, чем начнешь, плесни мне еще, а? Все равно чего, только не зеленого.

Он подошел к шкафу, налил немного джину поверх дольки лимона, а когда обернулся, женщина лежала уже на софе, уставившись в потолок, на большой лепной овал с маленькой птичкой посередине — ласточкой. Он поставил стакан на прозрачный столик, рядом с подносом со сладостями, и снова сел, а она закрыла глаза. Две морщинистые впадины, в которых затаился возраст. Или страх перед ним.

— Боже ты мой…

Она скрестила руки на затылке, помассировала большими пальцами шею. И вдруг громко засмеялась, грубо, по-театральному, ожидая, как ему показалось, вопроса. Но он не задал его, и тогда она, кивнув, сказала: