Книга Клопы - Александр Шарыпов

– Да я же шучу, маляр! Ты что? Что побледнел? Я ж не на службе… Ну, ты даешь.

Только тогда меня отпустило, и я поднялся и даже слегка оттолкнул его от себя. Действительно: он же был в партикулярных штанах, как до меня не дошло? Я отодвинул его рукой, он ухватил меня за руку:

– Пойдем, чего покажу.

– Куда?

– Да что ты как деревянный?..

Мы с ним пошли. Мне пришла в голову мысль, что он уволился из участка.

– Пойдем, чего покажу, – бормотал он, обводя глазами аллеи, по пути, между прочим, сунул в рот свисток, издал трель и как-то странно замолк, причем на лице его поочередно сменили друг друга выражения любви, тревоги и ревности. Потом опять запел:

Эх! Старшина, старшина-а,

Косы золотые.

У меня утвердилась мысль, что он уволился из участка и устроился в парке, чем-то вроде начальства. Тем более что он время от времени обводил вокруг пальцем и показывал мне:

– Большая аллея… Средняя… Малая… Это пихта… Там шкиперский проход… Распивочная… Закусочная… А вот там – пойдем, чего покажу. Там у нас, как его, Обводной канал! – я был в недоумении, так как мы подошли уже к самому забору. – Обводной канал! Вот, смотри, блядь, опять написали, – он плюнул и принялся растирать локтем, потом показал под ноги: – Вот! Обводной канал! – под ногами его, вдоль забора, тянулся бетонный желоб. – Пустим здесь воду… Всю крапиву долой. Там будет Фонтанка. Ну, это, для баб, сам понимаешь…

– Так вы теперь кто? – спросил я, перешагивая через битые кирпичи.

– Все там же и все тем же…

– Как, – я остановился. – Как же тогда… Это?

– Это в свободное от работы время… Да ты пойми, маляр, – говоря это, он вытаскивал из зарослей какую-то ржавую проволоку, – теперь каждый образованный на счету! Половина за границу уехала… Вот ты: что ты сделал для граждан? Ты прислушивался к их нуждам? Нет? А вот ты прислушайся! Помимо своей основной работы! Как говорится. Вот я – вечер дежурю, днем тут. Кто будет порядок наводить?

– Все это хорошо, – сказал я, волнуясь, – но почему же вы не арестовали Еикина? Ведь он женщину топором зарубил!

– Кто тебе сказал?! – крикнул Епротасов – так громко, что обернулись двигавшиеся вдалеке. – Откуда ты знаешь? – зашептал он, придвинувшись ко мне вплотную. – Ты видел труп?

– Нет, но в газетах писали…

– Эх, ты! – лицо Епротасова исказилось, – «в газ-зетах пис-сали…» Если кто-то убит – должен же быть труп. Так или нет? Да мне – приди хоть сам адмирал Хронопуло и стукни кулаком по столу: «Протасов! Твою мать… У тебя там кто-то убит!..» Я скажу: «Михаил Николаевич… Покажите труп. Нету? Тогда извините меня! Здесь вам не Черноморское пароходство…» Зарубил… Да я же… Я же в то утро весь горморг перевернул вверх ногами! «Да вы что, – говорят, – товарищ участковый… Быть не могло…»

– Подождите, – я недоумевал, – вы хотите сказать…

– Надо же так огадить! Еиков убил старуху! Образованный человек… Образованный человек никогда не убьет!

– Выходит, его шельмовали?

– Шельмовали! Шельмовали. Это ты, маляр, верно сказал. То, что надо. Я же потом нашел… Этого пис-саку, я же его потом вытащил из бильярдной. «Что же ты, гад?» – говорю. «Ме-ме… Я, – говорит, – хотел сказать, что он ее трахнул». «Ах ты, гад! – говорю. – Я же тебя после этого… Не уважаю. Я тебя не уважаю после этого, понял, ты?» – «Ме-ме… Я хотел…» «Гад ты, – говорю, – вот ты кто!» «Мы, – говорит, – то-оже хотим…» – «Так делайте!» – «Мы делаем…» – «Что вы делаете? Нашелся один человек, у которого душа болит об культуре! Тут же его надо обгадить… Вы прислушайтесь к нуждам граждан! Вот же тут нассано в лифте – вытрите! Вот же на лестнице насрано! Унесите в мусорный бак! А Еиков – ведь он… Да, он нарушил. Один раз, в прошлом году, неправильно перешел…» Стой! – вдруг закричал он. – Иди сюда! Иди сюда! Я же предупреждал! Нельзя ходить по газону! – он начал хлопать себя по карманам. – Главное, если б прогресса не было… Есть же прогресс! В Эрмитаже никто не серет? Правильно? А раньше как срали! Так надо же думать… Как говорится…

Предметом поисков Епротасова оказался его блокнот.

– Вот, слушай, – сказал он, открыв его и подняв большой палец. – «У нас нет почти вовсе образованных людей, а есть огромная масса совершенно темных, неграмотных и – это, как его, – коснеющих в невежестве, из которого вывести их никому не приходит в голову». Знаешь… Стой тут, будем платить штраф! Знаешь, кто это написал?

Мне, однако, не удалось ничего узнать, потому что когда он перелистнул страницу, оттуда вылетели бумажки и повалились на землю. Епротасов шагнул и нагнулся, держа, впрочем, вытянутым указательный палец, но стоило ему протянуть руку, как дунул ветер, – бумажки подпрыгнули и полетели, кувыркаясь. Он распрямился и зашагал в погоню, бренча пряжками сандалет. Я двинулся было за ним, но остановился, подумав, что не лучше ли будет побыть одному, осмыслить, а потом все же главная моя цель – Ипат.

Я огляделся, ища такую аллею, где я мог бы пройтись, – но тут за деревьями что-то блеснуло, как будто начищенная до блеска труба, и я пошел к ней. Солнце замелькало в ветвях, иногда стреляя довольно больно, воздушный шар прокатился, тускло блестя, цепляясь за все обрывком нитки. Казалось, что этот блеск плывет сам по себе, тогда как пипетка переворачивается и дергается где-то вдали. Провожая шар взглядом, я увидел движение в глубине, остановился и повернул туда, чтобы оно меня развлекло.

Субъектом движения оказалась толпа, которая очевидно тяготилась чем-то происходящим и порывалась разойтись, но что-то удерживало ее и возвращало обратно, отчего она представляла собой нечто движущееся. Протеснившись, по возможности, я увидел спортсменов, которые, готовясь бежать в другой конец аллеи, закрывали глаза, совали руки в трусы и передергивали резинки плавок. В первую секунду я принял спортсмена, ближайшего ко мне, за этого Ромео, который все уходил из жизни и возвращался, и я подумал, что это его встречают. Но когда я увидел второго, я нашел, что он даже больше похож, т.е. я уже не дал бы присягу, а когда обошел других, – мне осталось только досадовать, что в свое время никак не пометил ту ногу, которую держал. Меня утомило однообразие, я понял, что лучше уйти. Но тут толпа, расступаясь перед спортсменами, стала меня притеснять, отодвинувшись, я почувствовал, что бок мой все более утопает в чем-то мягком и теплом, повернувшись, по возможности, и, приподняв руку, я увидел под ней мою знакомую, Лизу К.

– О! Привет! – сказал я.

– Привет от старых штиблет! – сказала она.

– Ты живая? – спросил я.

Она не нашла, что ответить, и вместо этого подняла брови, отчего в ее блестящих глазах отразились переливающиеся шелковые трусы, а также кусты акации.

– А помнишь наш разговор? – спросил я после некоторого раздумья.

– Конечно! Какой разговор?

– А тот, что Ипат зеленый… Это что ты имела в виду?