Книга Кровожадные сказки - Бернар Кирини

Поразительное растение, не правда ли? Я часто наблюдал за ним и всякий раз невольно вздрагивал от изумления и страха в тот миг, когда захлопывался капкан. Это так мощно, так яростно и так не похоже на все, что мы знаем о растительном мире! Наши дионеи пожирали у нас на глазах целый зверинец в миниатюре, множество тварей, ползучих и летучих: мух, бабочек-поденок, личинок саранчи, кузнечиков, сороконожек, пауков; даже пчелы и осы попадались в западню. В начале мая можно наблюдать еще одно удивительное зрелище — цветение: великолепные цветы распускаются на длинных стеблях (достаточно длинных, уверяю вас, чтобы не соприкоснуться со смертоносными листьями). Когда насекомое приближается, у него еще есть выбор между жизнью и смертью: либо оно сядет на цветок и, взяв пыльцу, улетит на все четыре стороны, либо, кружа вокруг листьев, заденет чувствительные реснички и еще успеет ощутить, как захлопывается капкан, прежде чем будет съедено. В этом великая загадка дионеи: она питается насекомыми, которые могли бы ее оплодотворить. Только приблизьтесь к ней — даже сгибаясь от пыльцы, она закусит вами без жалости; мне она напоминает иных пауков: неблагодарная самка, после того как самец сделает свое дело, пожирает его — восхитительная аморальность живой природы.

Все это я говорю к тому, что Dionaea muscipula за несколько месяцев стала единственным смыслом жизни Джона Латурелла — а следом за ним и моей. В апреле 1951-го мы отправились в экспедицию, для изучения ее в естественной среде, в Северную Каролину (открывший дионею мистер Доббс был губернатором этого штата в середине XVIII века). Прочесав равнины между Шарлоттой и Гринсборо, мы нашли несколько прекрасных экземпляров и решили продолжить поиски на другом конце континента, в Орегоне, недалеко от Тихого океана. Успех этой первой экспедиции привел Латурелла в состояние эйфории, в каком я его еще никогда не видел; едва вернувшись в Лондон, он заговорил о новой вылазке — на торфяные болота Флориды и холмы Салема. Я напомнил ему, что он давно обещал сопровождать своего коллегу и доброго друга профессора Гальто в двухнедельную экспедицию в Северную Родезию и времени до ее начала осталось совсем немного. Латурелл хлопнул себя по лбу, крайне недовольный вынужденной отсрочкой своих планов, связанных с дионеей. Он хотел было отказаться от участия в экспедиции Гальто, но я его уговорил. «Ладно уж, поеду, — сердито буркнул он, точно ребенок, которого отправляют на каникулы к нелюбимой тетке; затем, обернувшись к нашим посадкам дионеи, с волнением добавил: — Но обещайте мне, что будете ухаживать за дионеями, как за родными сестрами, со всем старанием, на какое только способны». Через несколько дней он вылетел из Хитроу на небольшом туристическом самолете, в обществе Эндрю Гальто и пяти коллег из Лондонского университета, с полутонной научного оборудования в деревянных ящиках на борту.

Впервые за много месяцев я получил отпуск. Ботаника увлекла меня, но проводить шестнадцать часов в сутки без выходных в оранжерее все же утомительно. Латурелл не терпел отлучек из своего царства флоры: его интересовали только растения и он не понимал, что человеку надо иногда и развеяться. Я читал на его лице искреннее недоумение, сообщая, что хочу пойти в кино или в театр: развлечения для него не существовали как понятие, и никогда он не просил меня рассказать о виденном фильме или спектакле — растения занимали его целиком. Так что на шесть дней его отсутствия я максимально сократил общение с хлорофиллом, заходя в теплицу только для вечерней поливки. Все остальное время я прогуливался по улицам Лондона, старательно избегая парков и цветочных лавок.

На седьмой день, вернувшись, я увидел, что дверь дома Латурелла открыта. Подумав было, что к нам забрался вор, я вошел бесшумно, на цыпочках — и обнаружил в прихожей чемоданы хозяина. Я кинулся в оранжерею — он возился там и выглядел крайне взвинченным.

— Что вы здесь делаете? Африканская экспедиция уже закончилась?

— По идее я еще должен быть там, — ответил он, возбужденно потирая руки. — Я сказался больным, чтобы вернуться в Европу.

— Как это?

Он поднял голову, лукаво подмигнул и показал на стоявший рядом металлический ящик высотой метра полтора.

— Вот из-за чего я вернулся.

— Что это?

— О! Вы сейчас удивитесь. Да что там, вы не поверите своим глазам!

Латурелл достал из кармана маленький ключик, отпер замок на ящике, осторожно приподнял крышку и поманил меня, приглашая заглянуть внутрь.

Я повиновался — и вскрикнул от изумления, увидев находившихся внутри монстров.

— Боже мой! Латурелл! Что это такое?

В ящике были три гигантских растения, в точности похожих на Dionaea muscipula, только чудовищно выросшую или увеличенную под лупой: толстые, как у сахарного тростника, стебли, листья размером с ракетки для пинг-понга и шипы с детские пальчики; а еще казалось, что кто-то подновил цвета — они прямо-таки били в глаза необычайной яркостью. Вдобавок от этих чудо-растений исходило совершенно особое ощущение опасности, что-то жутковатое и, другого слова не подберу, величественное — так становится не по себе подле крупного хищника; но кроме силы в них чувствовалась и какая-то неуловимая порочность, словно они были наделены душой истинного убийцы.

— Я нашел их близ Ндоло, на поляне, на высоте две тысячи метров, — объяснил Латурелл. — Я был один; чтобы сохранить мое открытие в тайне, я ни слова не сказал остальным и молился, чтобы они тоже на них не наткнулись. Потом, изобразив дурноту и бред, я добился своего: Гальто приказал отправить меня назад в Лондон. Меня поручили заботам местных жителей, чтобы доставить в ближайшую деревню; когда мы отошли достаточно далеко от лагеря, я велел им повернуть обратно, и мы отправились на поиски необычайных растений, которые я видел. Мы нашли их десятки, одно другого крупнее. Туземцы утверждали, что видят их впервые, но один сказал, что слышал в своей деревне старую легенду об огромных цветах, которые ловят птиц на лету, а ночами подползают к хижинам и едят младенцев.

Поведение Латурелла, скажу вам прямо, меня глубоко возмутило. Что он потерял голову от этих невероятных растений — еще куда ни шло, такое естественно для ботаника; но он скрыл свое открытие от коллег, хуже того, солгал им, чтобы ни с кем его не делить, — вот это было, на мой взгляд, постыдно. Он от моих упреков только отмахнулся; ничто больше не имело для него значения, кроме этих монстров, взявших над его рассудком такую же власть, что картина великого мастера над коллекционером или сундук с золотом над скупцом.

— Ну же, помогите мне их достать, — потребовал он, прекращая спор. — Мы посадим их здесь — нет, пожалуй, вон там, на лучшем месте, где у нас Dionaea muscipula.

— А что же делать с muscipula?

— Делайте с ней что хотите. Вот что: как мы их назовем? Нужно им дать имя, не правда ли? А! Знаю. Друг мой, перед вами Dionaea tourella — дионея Латурелла! Что скажете?

Было ясно, что название он придумал не сейчас, а держал его в голове с первой минуты после своего открытия. Его комедия разозлила меня, а огонек безумия в глазах встревожил; Латурелл всегда был склонен к крайностям, но теперь, похоже, и вовсе потерял голову. Дальнейшее подтвердило мои опасения.