Книга Сны Флобера - Александр Белых

Тамара радостно помахала рукой и, поднимаясь на цыпочках, руками изобразила восход солнца, втянула через нос воздух. Любовь между Тамарой и Валентином не была обставлена никакими условиями, никакими обязательствами. Их отношения были чисты и бескорыстны. Друг от друга им ничего не надо было, кроме любви. Они умели радоваться простым вещам. Марго завидовала этой лёгкости.

На обед Тамара Ефимовна приготовила салат из морской капусты, и кальмаров с яйцом, папоротник с мясом. Оба блюда заправила густой деревенской сметаной. Ещё порезала тонкими ломтиками сало. Ламинарию они собирали прямо в бухте, мелко шинковали, отваривали и смешивали с кальмаром, яйцом и луком. Было очень вкусно. Дома у Феликса такого не готовили.

Ребята собирались кататься на лошади. За столом они дурачились. Игры между ними казались Валентину двусмысленными. Странно, эта двусмысленность волновала его. Он завидовал их непосредственности. Тамара Ефимовна не скрывала свое лицо за тёмными очками, она жмурилась на солнце, отчего вокруг глаз образовывались морщинки, будто невидимый паучок соткал тонкие кружева. В её отношениях с Валентином не было ничего двусмысленного. Ни для кого они не были тайными любовниками. И капитан между ними уже не стоял.

Орест заправил кинокамеру, взял пластиковый пакет. Оттуда выпала книжка. Валентин поднял её и прочитал: «Бухта Светлая. Валентина Андриуц. Стихи. Владивосток 1982». Он положил тоненькую голубенькую книжку на голубой садовый столик. Луч солнца, выскользнув из листвы, упал на обложку, пронзил насквозь книжку, словно море…

На дне лежали восемь стихотворений, семь морских красных звёздочек с синеватым оттенком, три ежа, четыре трепанга, два краба. Вода была светлой — светлой, лучи падали наискось, стаи рыб метнулись в сторону, выныривать не хотелось. Какое дивное стихотворение! Какое славное море! Валентин всё погружался и погружался. Следом за ним нырнул Орест. Они вынырнули почти одновременно, далеко от берега. Тамара Ефимовна любовалась мужчинами, их молодости и чудесной беззаботности. Она присела на корточки, стала мыть прямо в море грязные тарелки.

Пока она мыла посуду морской травой, что‑то яркое вспыхнуло в её глазах, а потом померкло; затем побежали огоньки, как за окном ночной пригородной электрички. Она подумала о Марго, о её счастье, о счастье вообще, о давлении с утра, о головной боли. «Не надо думать о счастье, не надо его искать. Оно всегда с тобой. Взять хотя бы вот этих молодых мужчин, Валентина и Ореста, что плывут с таким удовольствием! Видно, как они наслаждаются морем и купанием, как они счастливы, и, наверняка, совсем не знают об этом, потому что не ищут счастья, а живут в нём, подобно рыбам, которые плавают и не думают о воде…»

Подплывая по — лягушачьи к берегу, Валентин рассказывал Оресту устаревший анекдот. Надув щёки, он шумно выдохнул воздух.

— Две золотые рыбки в аквариуме повздорили. Они отвернулись друг от друга, надулись и пускают пузыри. «Ну, хорошо, милый, допустим, что ты прав. Допустим, что Бога нет. Тогда скажи мне, кто каждый вечер подсыпает нам корм, кто меняет воду каждый месяц в четверг?»

Орест засмеялся:

— Сейчас утону!

Вслед за ним нырнул Валентин, схватил Ореста за бёдра и вытолкнул его из воды.

— Ха — ха — ха! Не могу! Сейчас захлебнусь.

Спасать его во второй раз Валентин передумал. Он почувствовал в Оресте особь мужского пола, попросту самца. Желание Валентина прикоснуться к этому студенту переросло в отвращение. Эта странная реакция, произошедшая почти одновременно, удивила Валентина. Ведь он не испытывал к Оресту никакой враждебности, ничего не имел против него. Тот даже был весьма приятен в общении. Теперь они плыли порознь.…

Тамара Ефимовна встретила Валентина с большим махровым полотенцем в руках. Её лицо сияло от счастья. Орест присел на камень, наблюдая за любовниками. Они производили приятное впечатление, главным образом потому, что не стеснялись выражать свою любовь в присутствии других. Марго никогда бы не пошла на то, чтобы сделать отношения с Орестом публичными. Быть может, в этом была её беда…

* * *

Пока Владик, прижавшись к чреслам Феликса и крепко вцепившись в него, верхом на лошади скакал вокруг острова, слова в его черновиках размножались сами собой, как муравьи или бородавки на коже жаб. Словами он хотел пригвоздить реальность к листу бумаги. Однако выходило нечто другое: по мере того как слова вытесняли тот осязаемый и видимый мир, который принято называть реальностью, Владик оказывался в зависимости от этих самых слов. Так насекомые попадают в липкую сеть паука.

Бывало, что, начеркав несколько слов на бумаге, он бросал карандаш, не закончив предложение. Это был набросок стихотворения — какой‑нибудь образ, метафора или совершенно обыденные слова, не удерживающие в себе никаких эмоций: что‑то вроде «горячей пастью мой пёс хватает снег, не отстаю и я…»; или: «думал, что птицы, — бросился пёс за листвой, испуганной ветром» и так далее, и тому подобный вздор. В его отсутствие слова играли между собой и, подсмеиваясь над сочинителем, всякий раз порождали новый текст.

Какое дело словам до своих сочинителей? Изменений в тексте Владик по своей рассеянности не замечал. Ведь черновики в это время уже были скомканы и валялись где‑нибудь под столом или в мусорной корзине…

Наконец, лошадь остановилась на краю обрыва. Конским потом, мужским девством пахнут тела конников юных… Тропинка круто сбегала вниз, в уютную лагуну, зажатую с двух сторон скалами. Волны отсвечивали серебром своих боков, словно рыбы.

— Здесь будем купаться, — сказал Феликс.

Они спешились. Сначала Владик неуклюже сполз с брюха лошади, вслед за ним соскочил Феликс — проворно, как заправский наездник. Владик позавидовал его ловкости и почувствовал себя младше.

— Вон там видишь остров? — спросил Феликс.

— Ага, вижу.

— Его обстреливают.

— Зачем?

— С военных кораблей.

Феликс не очень‑то был разговорчив, потому что заикался. Он учился в последнем классе математической школы при интернате, на остров приезжал каждое лето к своим родственникам кататься на лошадях.

Переминаясь с ноги на ногу, лошадь топтала красную лилию. Владик взял её под уздцы и отвел в сторону. «Дрогнул дротик, звякнула сбруя…» — вспомнились ему стихи. Он вернулся к лилии, наклонился над растоптанным цветком.

— Ты любишь цветы? — спросил Феликс.

— Скорее, жалею их. Мне жалко эту лилию.

— Новая в — вырастет.

— Вот эту лилию жалко!

— Что её жалеть? Эта лилия цветёт здесь каждый год. Мы умрем, а она будет цвести дальше.

— Да, там, где мы умрём, заново мы не вырастем, и мёртвые будем бродить по асфоделевым лугам. Флобера жалко. Ты прав, чего её жалеть, — сказал Владик и сорвал цветок.

— Вот так логика п — побеждает чувства, — изрёк Феликс.