Книга Адамантовый Ирмос, или Хроники онгона - Александр Холин

– Да ты чево, Господи?! Отпущу ветку – и полечу в пропасть! Что я, дурак что ли? – отвечал человек.

– Ты ничего не понял! – завопил Подсолнух Яша, – мои произведения…

Никита покачал головой, улыбнулся и пошёл не оглядываясь. Но долго ещё вопли «о моих произведениях» висели над Невским.

Радуясь летнему солнцу, играющему в окнах дворцов, чистому небу, упоительному настроению, Никита двинулся дальше по улице. Может, он радовался оттого, что отбрил и отбоярил Подсолнуха? Признаться, не каждый решился бы раздраконивать злопамятного, ушедшего в потусторонний инфернальный и хищнический мир бывшего советского писателя. Может, Никита балдел, почувствовав себя истинным героем нового, ещё никем не написанного романа?

И от этого тоже.

Любопытная бытовая картинка случайно привлекла его внимание, заставив забыть о только что состоявшейся встрече: прямо посреди улицы, не обращая внимания на проезжающие мимо экипажи, беседовали две дамы. Вообще-то дамами их можно было назвать с большой натяжкой. Обе в серых платьях, пелеринах с чёрной узорчатой каймой по краю, серых капорах, с чёрными длинными, заменяющими трость, зонтиками в одной руке и корзинками на локте в другой.

Обе в круглых одинаковых очках на верёвочках и обе говорили без умолку, иногда жестикулируя при этом зонтиками. Причём, Никита с удивлением заметил, что, несмотря на «одновременный непрерывающийся диалог», обе друг дружку спокойно понимали, потому как согласно кивали головами в такт двусловоречию. Такое необычайное происшествие заслуживало внимания хотя бы потому, что только в России можно было наткнуться на такое словотворчество.

Засмотревшись на кумушек, Никита налетел на невысокого фрачного господина, только что покинувшего экипаж, ничуть не ожидая какого-либо столкновения прямо на улице.

– Tu es fou, ou quoi,[26]– удивлённо посмотрел на него господин и сразу же поправился, – да вы в своём ли уме, милейший, вы, верно, ворон здесь считаете?

– Великодушно прошу простить меня, – Никита сам не понял, откуда это чуть витиеватое обращение и к месту ли, но тут он приметил оброненную господином трость красного дерева с серебряным резным набалдашником и поспешил поднять её.

– Право слово, вышло довольно неловко, прошу принять уверения, – снова начал витийствовать Никита, только все его извинения потонули в вопле ливрейного мужика с бородой-лопатой, выкатившегося из подъезда ближайшего особняка.

– Александр Сергеич! Ба-атюшка! Дак ить как же ето! Не доглядел, ба-атюшка!

– Ничего, ничего, Прохор, – поморщился столкнувшийся с Никитой господин. – Ступай себе. Доложи своему барину, что сей час буду.

– Александр Сергеевич? – Никита всмотрелся в незнакомца.

Вся обстановка, способы общения, одежды и манеры людей наводили на мысль, что Ангел решил познакомить своего подопечного с моментами возникновения основы русской литературы, то есть, с господином, через которого словотворчество принялось овладевать умами человечества.

А ведь верно: известные всему миру вьющиеся волосы… бакенбарды…

– Я вижу, вы узнали меня, милейший, – досадливо поморщился Пушкин, ибо это действительно был он. – За вашу окаянную неловкость вас не мешало бы вздуть, но, верно, вы из провинции и этикету не учены…

– Александр Сергеевич, ещё раз прошу милостивого снисхождения. Право же я здесь потому, что… по казённым надобностям, – брякнул Никита первое, что взбрело в голову.

– По казённым? – вскинул брови Пушкин. – Во-первых, исполняя казённые надобности, милейший, вы были бы одеты в партикулярное платье. Так что смею полагать, вы лжёте.

Никита покраснел. Казалось, не только уши, но и пятки налились у путешественника пунцовым огнём. Ему действительно было стыдно. Чтобы хоть как-то исправить положение, он решил поддержать версию поэта, ведь упрямое отстаивание своих доводов не всегда может помочь в щекотливом положении.

– Вы правы. Я только-только из Москвы, вернее, из Подмосковья. Просто посчитал неуместным как-то сразу признаваться. А всё дело в том, что я прочитал однажды в «Ведомостях» об вашем журнале, да и журнал глядел… и книги…

– Всё понятно, – кивнул Пушкин. – Читать ныне непогрешительно, тем более, что люди печатаются у меня замечательныя и популярныя. Публика отмечает кажного, сообразно их достоинствам. А вы, стало быть, сами стилом балуете или же принадлежите к сочувствующим?

– Я… я пытаюсь, – опять покраснел Никита. – Но не всегда и не сразу что-нибудь получается. Вот вы, Александр Сергеевич, пятнадцать лет версификации обучались! А мне… может быть, и мне повезёт?

– Ага, – хмыкнул Пушкин, – пару-тройку опусов – и столицу воевать, а?

Никита согласно кивнул. Пушкин на слово поверил в биографию уездного писателя, глядишь, и посоветует что-нибудь дельное.

– Знавал я одного такого, знавал, – важно кивнул собеседник начинающего писателя. – А как мы познакомились когда-то! Oh, c'est toute une histoire![27]

– Уж, не про Николая ли Васильевича поминаете? – поинтересовался Никита. – Мне говорили, вы иногда любите поминать сие знакомство.

– О, да! – удивлённо поднял бровь поэт. – Вы знаете Николая Васильевича? Что ж, это похвально. Давеча прочитал я его сочинение «Невский проспект» и с большим удовольствием. Кажется, всё может быть пропущено. Секуцию жаль выпустить: она, мне кажется, необходима для эффекта вечерней мазурки. Ну да, авось, Бог вынесет.

– Так правду бают, что вы на балу и познакомились? – не отставал Никита. – И в местах никак не предназначенных для танцев?

Пушкин внимательно посмотрел на любопытствующего собеседника и как-то странно улыбнулся:

– О сей казуистике много сплетничали. Да и ныне… Николай Васильевич, упившись на рауте, принялся распевать гимн Василия Андреевича в мужской кабинете, откуда мы его и попросили удалиться. Ну, да не об том речь.

– Простите, Александр Сергеевич, я положительно не знал и не желал вас обидеть своими расспросами.

– Ну что вы право, – пожал плечами поэт. – Сия казуистика не столь заслуживает внимания…

– Нет, нет. Я где можно, – перевёл Никита разговор на более безопасную тему, – читаю ваши сочинения и нахожу их превосходными.

Это был верный ход: к лести в подлунном никто неравнодушен и великие исключения не составляют. Пушкин, совсем было собравшийся уходить, при этих словах снова повернулся к Никите и, посмотрев ему прямо в глаза, спросил, жестикулируя при этом пальцами правой руки, затянутой в перчатку:

– Надеюсь, в моих произведениях вы находите тот огонь, ту полноту, которая для них желательна? Ведь, не передав в строках огня души, не сможешь донести огонь мысли и наоборот.