Книга Огненная обезьяна - Михаил Попов

Над головою что-то зашуршало, и сверху посыпался мелкий древесный мусор. Фурцев поднял голову — белка. Сидит на ветке сосновой и чешет щеки. Интересно бы знать, каких кровей животное, наших или ворожеских, совсем уж праздно подумал капитан. Когда он опустил голову, то увидел перед собою маленького старичка-японца в белой одежке, со стянутыми на затылок волосами. Подкрался бесшумнее белки, однако. На губах чуть заметная улыбочка. И говорит, кланяясь.

— Итеррасяй.

— Что? — Спросил Фурцев.

— Итеррасяй. — Повторил старичок, поклонился и показал в сторону домика, привлекательно виднеющегося меж сливовым деревом и сероватым валуном. Понять хлопоту старичка было нетрудно — в домике находится наготове мадам не охваченная общим напором надругательства.

Капитан усмехнулся, и не сачканешь. Что ж, Федор Иванович, надоть иттить, как сказал бы Мышкин, который сейчас справно и ладно надругивается вон в том домике у самого мостика. Его-то гейша будет довольна.

— Ну, веди, батяня. — Хмыкнул Фурцев. — На войне, что называется, как на войне.

Старичок понял, что его поняли, и чуть ли не обрадовался. Засеменил, показывая дорогу. Что за нация, прости господи, промелькнуло у капитана в голове уже настраивающейся на другое. Ну уж такое почтение к порядку. Если положено отдать под ссильничанье оговоренное количество дамочек, так они проследят, чтоб ни одна не уклонилась, не схитрила.

Проходя мимо валуна, капитан похлопал его, как бы слегка извиняясь перед ним, как перед местным мужиком. Извини, мол, браток, но что должно быть сделано, сделано будет. И тут же подумал, а какова она, японочка, то есть. Неужели он обязан, если окажется старой узкоглазой жабой?

Дверь была полуоткрыта, как и у всех прочих домиков. А ведь это хитрость, если вдуматься. Какое же это насилие, когда, почти по приглашению. И если к тебе вот так, хотя бы с внешней приязненностью, то и зверствовать немного неудобно.

Однако войдем.

Фурцев оглянулся, старичка не было. Пошел с обходом, везде ли отдача идет по всем правилам дальневосточного гостеприимства.

Просунув голову в проем, капитан почувствовал как внутри прохладно, и ощутил приятную весеннюю сонливость воздуха. Кажется, никаких духов, но полная уверенность, что воздух этот специально готовили к приходу гостя. Пол такой чистый… не снять ли сапоги? Но какое насилие босиком? Вот так, начнешь с сапог, а потом попросишь ручку поцеловать. Нет, ребята, правила нарушать нельзя. Взял город — изволь грабить!

Отогнав в сторону легкую дверцу капитан шагнул внутрь, мобилизуя в себе запасы естественного скотства.

Помешал ему страшный, сдавленный, но все равно очень громкий крик. Не женский. Более того, знакомый! Фурцев рванулся обратно. Проскочив между камнем и деревом, он увидел ротмистра Родионова. Тот, цепляясь ногами за выступившие над землей корневища, почти падая после каждого шага, шел по периметру маленькой площади озерного поселка. Обе руки были прижаты к груди. Меж пальцев быстро проступала кровь.

Родионов упал на колени и сказал рассудительно и твердо.

— Сука.

На крик командира собрались быстро. Повыскакивали кто в чем, едва прикрывая срам.

Ротмистр не сказал больше ничего. Медленно, с большою неохотой сильного тела, завалился на бок, и умер, прижавшись щекой к шероховатому стволу. На глазах у бессильных помочь товарищей.

— Где она? — Спросил Фурцев, и, не дожидаясь ответа, направился к тому дому из которого выбежал раненый ротмистр.

Конечно, побежали, узнали где, нашли. Девица эта ядовитая, пропоров явно не полагавшимся ей по замыслу, контрабандным ножичком ротмистру солнечное сплетение, вскочила из дома с противоположной стороны, широко взрезала себе живот и без единого звука бросилась в стоячую воду.

Четвертая глава

— Дом выглядит немного странно, но это потому, что он стоит в одиночестве. Там, на английской родине его с обоих боков подпирали другие такие же английские дома. Первоначально предполагалось перенести сюда всю историческую улицу, но как это часто бывает, замысел оказался намного щедрее результата.

Двухэтажное строение из серого камня с белыми оконными переплетами, окруженное не слишком большим, и не слишком ухоженным садом, который в свою очередь был опоясан сетчатым металлическим забором. Налево довольно большой, ни для чего не нужный луг.

Я не любил это место, слава Богу, что Зельда тоже жаловала его не очень-то, и это несмотря на то, что музейный хранитель Патрик души в ней не чаял и любил завести речь о том, что она "лучший человечек во всей этой мерзкой деревеньке". Когда мы подошли к калитке, он манипулировал старинными граблями под исторической елкой; лежа в траве рядом с нею мистер Бут почувствовал первый укол нарождающегося открытия. Некоторые говорят, что ему в этот момент на голову упала шишка, но, думаю, так говорят только от желания глупо ассоциировать нашего школьного учителя с Ньютоном.

Услышав наши шаги, Патрик выпрямился, и помахал нам рукой. Длинный, большеголовый, нескладный, в старом пуловере с вытянутыми локтями.

— Говорят, что он до чрезвычайности похож на своего гениального предка, так что и сама его внешность является экспонатом музея.

— Он и вправду прямой потомок Майкла Бута?

— Да, Теодор. Природа в данном случае отдыхает не только на сыне, но и на внуке, и на правнуке.

Патрик подошел к нам, приветливо улыбаясь, и отпер калитку. С Зельдой он по дружески расцеловался, мне пожал руку, но смотрел при этом все время на мессира сенатора. Не отрываясь, тревожно-изучающим взглядом.

— Я давно вас жду.

— Нас задержали. — Сказала Зельда. — Сначала госпожа Изифина, потом мы осматривали ангар, потом лабораторию госпожи Диамиды.

— А сэр Зепитер, с ним вам повидаться удалось?

— Нет, Патрик, не удалось. Сэра Зепитера свалил приступ необыкновенной головной боли.

Хранитель музея отбросил грабли в сторону и хлопнул себя по вельветовым коленям. Вел он себя очень странно, никогда я не видел его столь возбужденным, такой всегда вялый, тусклый, а тут, надо же.

— Зельда, миленькая, неужели они о чем-то догадались. — Прошептал он.

— Идемте в дом, Патрик. — Сердито рявкнула начальница пресс-службы.

Мессир комиссар вел себя так, словно его все происходящее не касается.

Мы проследовали по дорожке присыпанной розовым песком к крыльцу.

— Дом, сам по себе, ничем, кроме факта рождения здесь Майкла Бута не примечателен. Но хватит о доме, поговорим о его хозяине. Во-первых, происхождение. На три четверти он британец, а на одну — бабушка по материнской линии — немец. Отсюда и фамилия. Личность вышеупомянутого мистера Бута оценивается весьма по-разному. Одни считают его титаном ума и духа, который видел и предвидел, который основал и обосновал. Другие называют его жизнь, его теорию шуткой высокой статистики, фигурой случайно попавшей в фокус пересечения тех бесчисленных лучей, что человечество вечно направляет в свое прошлое в поисках истоков, корней и тому подобного. В самом деле, кого должны мы признать основателем воздухоплавания? Ведь сотни людей бросались с башен, со скал с привязанными к рукам тряпками перьями. Кого из этих безумцев и героев мы должны объявить первооткрывателем, того, кто погиб раньше по времени, или того, кто дольше продержался в воздухе?