Книга Огненная обезьяна - Михаил Попов

— Иди, сука, я что сказал, иди, режь пузо!

Пленник упирался, прапорщик тащил его яростно, треснуло кимоно, японец упал на колено и уперся в землю связанными руками.

— Вставай, собака! — Буйствовал Плахов.

— Чего это у него штаны мокрые такие? — Спросил Родионов, снова закуривая.

— А слоновья болезнь. — Весело сказал Мышкин. — Навалил полные штаны наше благородие во время боя, все утро нынче мыл портки, теперь берет реванш за свою задницу.

Плахов бросил косного толстяка, и накинулся на щуплого, юного совсем япончика, изорвал на нем ветхую рубаху, ухватил за черные космы, и бешено поволок на место неудавшегося харакири.

— Режься тогда ты, скотина. Вон ножичек лежит.

Юноша упирался, но прапорщик весил раза в два поболее его, и перетягивал одним весом. Егеря и гренадеры, хохоча, подбадривали гневного офицера.

— Давай, вашбродь, давай!

Вместо мрачного басурманского развлечения, выходило развлечение родное, дурацкое.

Японец исхитрился и выскользнул черными гладкими волосами из Плаховских пальцев и по инерции отбежал шагов на пять, глядя исподлобья на сотрясаемую гневным дыханием фигуру мокрого русского офицера.

Прочие пленники стояли рядом, на расстоянии вытянутой руки, как единая понурая стена.

— Давай, благородие, бери-тяни чернявого!

Фурцев с удивлением подумал, что кричат все не потому, что настроены против молодого японца, просто хотят раззудить развлечение.

Плахов же, несомненно, ощущал себя богатырем-поединщиком. Он один и первый встал против всей вражьей, черной силы. Вот сейчас он успокоит дыхание, и пойдет грудью вперед. Щуплый япошичек смотрит на гиганта исподлобья, слегка согнув ноги в коленях и вместе с ним, так же исподлобья, все плененное войско его соплеменников, наблюдает за ним.

Подпоручик, расставил руки, и сделал огромный шаг в направлении упорного пленника. Толпа победителей предвкушающе загудела.

Черноволосый юноша вдруг выкрикнул резко и громко.

— Иккэн-хиссацу! — И, перебрав всего раза два голыми подошвами, взлетел в воздух пяткой вперед. Удар пришелся точно подпоручику в горло. Ничего не говоря, Плахов шагнул по инерции вперед раз другой, и упал ничком.

— Готов. — Сказал кто-то в мгновенно наступившей тишине. Следом прозвучал выстрел. Пуля попала молодому японцу в висок, выломила с другой стороны целую дверцу в голове и обрызгала кровью, строй пленников.

— Н-да. — Сказал ротмистр Родионов, пряча пистолет за пояс. — Не удивился, если бы мне сказали, что именно этот парнишка и порезал тогда в избе наших полковников.

Весь драматизм, и скрытый и явный, был рассеян этим выстрелом. Солдатики начали медленно и бесцельно разбредаться в стороны. Пленных развернули в походный порядок и погнали куда-то сквозь цветущий вишневый сад.

К задумчивому поручику и покуривающему ротмистру подошел невысокий курчавый пехотинец с непонятною улыбочкой на лице. Фурцеву показалось, что он где-то уже видел этого воина, и что-то с ним было связано.

— Так что, пора, вашбродь. — Доложил курчавый.

— Что там? — Спросил Родионов, не вынимая сигарету изо рта.

Пехотинец стыдливо ухмыльнулся в кулак.

— Пожалуйте, надругаться.

— А-а, — неожиданно взбодрился ротмистр, — конечно же! Идем Фурцев.

— Куда?

— Идем-идем, победитель! И возьми еще парочку своих, отличившихся. Поощрение! Ну, и справедливость навести. Сколько их там? — Спросил он у курчавого.

— Да, домиков пять стоит.

— Я Ляпунова возьму, у него брата зарубили, ему бы надо. А ты (капитану) захвати обязательно этого артиллериста, что бомбы добыл. Герой-спаситель.

— Будкин. — Машинально сказал Фурцев.

— Во-во. — И ротмистр решительно зашагал вслед за курчавым солдатиком, который показывал дорогу.

— Послушай, чудо-богатырь, а ты откуда знаешь, куда это надо двигаться?

Чудо-богатырь объяснил, что тому полчаса назад, когда отошел он по малой нужде за вон те деревца в цвету, предстал ему внезапно человек в черном плаще и велел идти за ним.

— Пошли мы по тропинке, вокруг холма, а там открылся пруд красивый с островками, а на них домики, стены как из решетки с бумагой. А внутри, как я понимаю, дамочки.

— Правильно понимаешь. Я сам должен был догадаться. Знаешь, Фурцев, когда ты после персидских колесниц валялся с приступом кровавого поноса, мы с Ляпуновыми хорошо пошерстили такой, небольшой гаремец. Я считаю, правильное правило, победил — пользуйся. Хотя, там далеко не сплошь красавицы. Так же, как в строю у нас, не сплошь Гераклы. Но одну, две цыпки в теле всегда можно подобрать. Самая сочная персиянка досталась, помниться, Грузинову. Тогда он был не артиллерист, а начальник лучников.

Фурцев вспомнил, где видел курчавого солдатика. Это над ним смеялись самураи там, на берегу.

— Как тебя зовут?

— Меня. Мусин фамилия, Василий.

Мусин, Василий, ничего смешного, подумал автоматически Фурцев.

Тропинка сделала последний поворот, и открылось взору победителей место ослепительной живописности. Как будто ожил внезапно самый талантливый рекламный плакат, зазывающий в путешествие в страну Солнечного Корня. Грациозно захламленный разнокалиберными камнями пруд кристальной, целебной воды, от вида которой одухотворяется взгляд. Меж каменными островками мостики, переброшенные волей тихого гения естественности. Изящно искаженные деревца, невесомые строения, с полуотодвинутой входной дверью. Чуть виднеется таинственная, экзотическая тишина там внутри. Ни одной женщины не заметно, но чувствуется, что они тут есть, и уже осведомлены о своей судьбе.

— Ну что, орлы-победители, надругаться подано! Пошли!

Родионов пнул ботфортом сосновую шишку, она полетела в пруд, разбив робкое отражение мира державшееся в нем. Ротмистр грозно и развязно взошел на первый мосток, и за ним повалила вся рать. Ляпунов, Мышкин, Будкин, еще какие-то жарко дышащие мужики.

На какое-то время Фурцев остался один посреди этого маленького, игрушечного городка. Справа, слева, сзади из стоящих на разном отдалении домиков доносились звуки. Выяснилось, что мужчины очень различаются по тому, как они приступают к изнасилованию. Кто-то, горяча себя, сквернословил и воинственно грохотал по аккуратному строению каблуками; кто-то отвратительно-успокаивающе исходил словесной слюной, снимая лосины; кто-то кряхтел и кашлял, давя приступ неожиданной неловкости. Женских голосов слышно не было, отчего происходящее казалось таким же игрушечным, как и сам поселок. Хотя, какие тут игрушки, отдерут по полной программе и не по одному заходу, да еще и приятелей назовут, подумал Фурцев, и не ощутил в себе никаких моральных содроганий. Нет, все же, мелькнуло что-то вдалеке и как бы за кулисами души. Навстречу хромому, суетящемуся сомнению вышел полнокровный аргумент: а если бы нас порубали замечательными самурайскими сабельками, то терпеть пришлось бы нашим бабам в каком-нибудь специально отстроенном берендеевском тереме.