Книга Банда 3 - Виктор Пронин

— Хочешь сказать...

— Ты всегда мыслил и действовал криминально. И не случись этой позорной взятки, ты подзалетел бы на другом, может быть, более неприятном... Например, на развращении малолеток...

— Ей уже двадцать! — почти взвизгнул Анцыферов.

— Будет, — поправил Неклясов. — А когда у вас это дело начиналось, ей и шестнадцати не было... Она, конечно, выглядела не таким уж и ребенком, но была все-таки ребенком... И ты знал, сколько ей лет.

— Не знал.

— Кто помог ей получить аттестат? А аттестат получают в школе. А школу заканчивают в шестнадцать, в семнадцать...

Анцыферов был подавлен. Единственное чистое, святое и неприкосновенное место в его душе, место, где обитала прекрасная парикмахерша, было истоптано и загажено.

— И что же? — спросил он растерянно, — Что из этого следует?

— Леонард... Я, конечно, дебил, я это знаю... Папа с мамой крепко выпили перед тем, как меня зачать... Они мне сами говорили. Я мутант, не совсем человек. Если говорить точнее, то я и не человек вовсе. Нет во мне ничего святого. Честно тебе признаюсь. Нет ни жалости, ни сочувствия... Нет, что делать... Мутант. С виду вроде человек, а загляни ко мне в мозги — отшатнешься в ужасе. Вот я смотрю на тебя, улыбаюсь, слова какие-то, не задумываясь, произношу, а знаешь, что у меня перед глазами... Сказать? Я вижу, как из твоего вспоротого горла кровь хлещет... Вижу, как заливает она твой красивый галстук, как закатываются твои глаза, изо рта язык выпирает... Как ты ногами сучишь на этом полу... Вот ты из нормальных, скажи, у вас, у людей, такое бывает?

Анцыферов молчал, глядя на Неклясова и делая над собой невероятные усилия, чтобы не вскочить и не броситься бежать от этого чудовища.

— Еще вопрос, — печально проговорил Неклясов, опустив глаза, чтобы не видеть залитого кровью Анцыферова, не видеть, как сереет его обескровленное умирающее лицо. — У меня есть один знакомый корреспонденток... Ничего так парнишка, шустрый, на хорошем счету в своей газете... Я иногда ему информацию подбрасываю... Для криминальной хроники... Так вот, ты знаешь, сколько он возьмет за то, чтобы напечатать статью о тебе и твоей преступной любви? Со снимками, между прочим... Я же мутант, Леонард, я дебил, и обладаю чрезвычайно испорченной нравственностью... И предусмотрительностью. И осторожностью. Есть снимки, Леонард, есть. И потом, знаешь... Я знаком с одним фотографом, который насобачился делать всякие фокусы со снимками... Берет из какого-нибудь вонючего зарубежного журнальчика снимочек, такой, что страшнее не бывает. То мужик на бабе, то баба на мужике... И впечатывает в них физиономии своих приятелей и приятельниц... Результат просто потрясающий. Я как-то подбросил ему твои фотки, и, конечно, фотки твоей девочки... Леонард, ты не поверишь... Что-то потрясающее... Хочешь посмотреть? — Неклясов, не ожидая ответа, сунул руку в карман, вынул несколько снимков размером с открытку и протянул Анцыферову.

Тот, поколебавшись, взял, и Неклясов с улыбкой заметил, как дрогнула рука бывшего прокурора. Анцыферов смотрел на снимки — и ничего не отражалось на его лице, никаких чувств. Можно было только заметить, как смертельно побледнел Анцыферов. Молча, не проронив ни слова, ни звука, он посмотрел все снимки, аккуратно сложил их и протянул Неклясову, — Зачем они мне? — рассмеялся тот. — Они тебе нужнее. Дарю.

— А негативы?

— Негативы у меня.

— Отдашь?

— При одном условии...

— Ну?

— Ерхов. И тогда не будет статьи со снимками.

— Хорошо, — сказал Анцыферов. — Пусть будет по-твоему.

— Когда все закончится благополучно, — проговорил Неклясов, — я куплю тебе билет в Патайю. И пусть там тебя массируют ихние тайки, пока ты окончательно не придешь в себя.

— Спасибо, — кивнул Анцыферов. — Большое спасибо.

* * *

Анцыферов поднялся и чуть пошатывающейся походкой направился в глубину зала. Прежде чем свернуть в свой коридорчик, оглянулся. Неклясов сидел на месте — черное пальто до пят, полы лежали на полу, из-под них поблескивали остроносенькие черненькие туфельки. Вовчик улыбался. Издали, как-то преувеличенно четко Анцыферов отметил поблескивающие белые зубы.

Войдя в свой кабинет, он заперся и поступил так, как поступал чрезвычайно редко. Не колеблясь, все делая неспешно и безостановочно, открыл сейф, вынул бутылку коньяка какого-то французского разлива, диким, вульгарным способом, ударяя ладонью по донышку, вышиб пробку, налил полный стакан и медленно выпил до дна. Потом поставил бутылку на место, чуть прикрыв горлышко пробкой, закрыл сейф, но не запер, имея где-то в глубине своего организма утешительную мысль о том, чего он еще раз наполнит этот тонкий стакан и выпьет его вот так же, большими свободными глотками, как пьют воду в жару.

В дверь кто-то поскребся, и Анцыферов, поднявшись, тут же ее открыл, не спрашивая, кто там его решил потревожить. Едва услышав тихое поскребывание, он сразу догадался — бывшая юная парикмахерша, ныне не менее юная кассирша Леночка, единственная его утеха и отрада в многотрудных делах и тяжких испытаниях. Иногда таких вот девочек показывают в телевизионных заставках — в тот неуловимо короткий трепетный момент, когда перед съемкой на пляже операторы пудрят им нежными кисточками загорелые ягодицы.

Леночка прошла к столу, взяла стакан, понюхала, поставила на место.

— Это он тебя достал? — она кивнула в сторону зала.

— Угу, — кивнул Анцыферов. — Он.

— Хочешь, я его убью? — спросила Леночка, садясь в кресло.

— Хочу.

— Готова.

— Я тоже.

— Я даже знаю как, — Леночка смотрела на Анцыферова исподлобья, и твердость ее слов можно было истолковать как явную шутку, готовность в самом деле поступить жестко, как предварительный сговор. И охотное, легкое согласие Анцыферова тоже можно было истолковать как угодно.

— Как? — спросил он.

— Взорвать вместе с машиной.

— Хороший способ, — кивнул Анцыферов, поднимаясь и подходя к сейфу. — Надежный, следов не оставляет, наносит существенный материальный ущерб... И все можно объяснить неосторожным обращением со взрывчаткой.

— Я даже знаю, как можно ее подложить.

— Интересно, — Анцыферов опять наполнил свой стакан.

— Не пей весь, — сказала Леночка. — Оставь мне половину, — садясь, она так поддернула коротковатую юбчонку, что Анцыферов просто не мог не увидеть розовых ее трусиков, и сердце его тяжело дрогнуло, сбилось с ритма, — Я напрошусь, чтобы он меня подбросил куда-нибудь... Сяду на заднее сиденье... И пока будем ехать, оставлю у него в машине между спинкой и сиденьем какую-нибудь штуковину. Она там хорошо поместится.

— Откуда ты знаешь?

— С прокурором общаюсь... Общее направление мыслей — криминальное, уголовно наказуемое... Как-то ехала с ним, рука сама собой нырнула в это пространство... Ведь твоя рука ныряет от времени в то или иное пространство? — улыбнулась Леночка, и сердце бедного Анцыферова опять сбилось с привычного ритма. — Вот и моя нырнула. Между спинкой и сидением.