Книга Оперативный центр. Государственные игры - Том Клэнси

Наконец он отыскал бюро проката, где имелась необходимая машина, и хотя, как оказалось, автомобиль не был оборудован ни пуленепробиваемыми стеклами, ни катапультирующимся водительским креслом – Херберту пришлось лишний раз заверить лишенного чувства юмора служащего фирмы, что, выясняя это, он просто так шутит, – он приказал подогнать машину прямо к отелю.

Решив принять надлежащий облик, Херберт стянул с себя галстук и белую рубашку и облачился в подаренную сестрой фуфайку с надписями “Меня зовут Херберт” спереди и “Боб Херберт” сзади, а поверх ее надел спортивную куртку, и направился вниз. С помощью швейцара Херберт загрузил остававшееся полностью раскрытым кресло в специальное отделение автомобиля, устроенное вместо снятого заднего дивана. Положив на соседнее с водительским сиденье раскрытый атлас, съемный телефон со своего кресла, а также выданного ему Мэттом Столлом “электронного переводчика”, он вывел новенький “мерседес” на шоссе.

Нелепо, подумал Херберт, грустно и нелепо, что человек с ограниченной подвижностью – единственное, чем располагает в Германии вся американская агентурная разведка. С другой стороны, он был человеком с опытом, твердыми убеждениями и мощной организацией за спиной. Люди шли на оперативную работу, имея за душой даже меньшее. Гораздо меньшее. И хотя Херберт вовсе не ожидал, что останется совсем незамеченным, он давно подписался под бытующим в разведке изречением:

"Никогда нельзя недооценивать вероятности того, что кому-то может быть что-то известно, и никогда нельзя недооценивать того, что может выболтать беспечный, глупый или пьяный человек”. В “Пивном зале” он с большой вероятностью рискует принять изрядную порцию коктейля из всего перечисленного выше.

Еще больше, чем просто сохранить независимость, Херберт рвался снова очутиться в деле. Теперь он знал, что, должно быть, ощущал Майк Роджерс, когда снова сам “вскочил в седло” во время операции в Корее.

Дорога от гостиницы заняла менее двух часов. Это была поездка практически по прямой, по проходившему с севера на юг автобану, на котором существовали лишь рекомендуемые ограничения скорости от 100 до 130 километров в час. Правда, тех, кто двигался медленнее ста тридцати, тут называли “графинями” – неторопливыми, величавыми матронами.

Херберт придерживался скорости около девяноста миль в час. Он приспустил боковые стекла и наслаждался освежающей яростью ветра за окном. Даже на такой скорости он не упускал прелестей ландшафта земли Нижняя Саксония. Его угнетала мысль, что эти очищающие воздух леса и веками существующие поселения дали убежище одному из самых опасных расистских движений за всю историю цивилизации.

Вот вам и рай, думал он. Херберт уже не раз сталкивался с подобным. Везде найдется свой змей, а то и не один и на каждом дереве.

Когда он впервые оказался с женой в Ливане, он поначалу тоже иначе относился и к людям и к красотам страны. Ярко-голубое небо, древние строения, от весьма скромных до потрясающих волшебной роскошью, благочестивые христиане и мусульмане. В 1946 году французы ушли отсюда, а религиозные “братства” развязали безжалостную войну между собой. В 1958 году морские пехотинцы США помогли затушить пламя, однако в семидесятом оно разгорелось вновь. В конце концов Соединенные Штаты снова вернулись. В 1983 году небо над Бейрутом оставалось по-прежнему голубым, а здания все также вызывали уважительное благоговение, когда мусульманский террорист-самоубийца взорвал американское посольство. В результате пятьдесят человек погибли, еще больше получили ранения. С тех пор красота уже никогда не воспринималась Хербертом как нечто невинное или даже просто привлекательное. И даже сама жизнь, когда-то столь богатая и полная обещаний, теперь больше походила на отсчет времени до момента, когда они с женой снова смогут воссоединиться.

Ганновер красиво контрастировал с видами сельской местности и…, с самим собой. Как и Гамбург, он был сильно разрушен бомбардировками во время Второй мировой. Современные здания и широкие пространства перемежались с островками архитектуры шестнадцатого века, отделанными деревом домами, протянувшимися вдоль тесных улочек, и старинными барочными садиками. Но при всей своей прелести все это было чуждо ему. Херберт предпочитал настоящую глубинку, в которой собственно и вырос. Речка, комары, лягушки и универсамчик на углу. Однако, проезжая по улицам, он был удивлен поразительной непохожестью этих двух лиц города.

Все совпадает, подумал Херберт, направляясь в сторону Ратенауплац. Вдобавок этот город имеет и два очень разных человеческих лиц.

Большинство ресторанов и кафе были расположены в одной из самых причудливых частей города. Но за очарованием старинной архитектуры скрывался гадюшник. Херберт без труда нашел нужное место, просто последовав за тремя бритоголовыми мотоциклистами. Было ясно, что те направляются ну никак не в местный Музей современного искусства Шпренгеля.

Прошло еще десять минут, и они подъехали к “Пивному залу”. То, что это именно он, не вызывало никаких сомнений. Здание располагалось посреди выстроившихся в ряд баров и кафе, в большинстве своем сейчас закрытых. На выложенном белым кирпичом фасаде пивной висела простенькая вывеска с ее названием. Черные прямые буквы на красном фоне.

– Что и следовало ожидать, – пробурчал себе под нос Херберт, проезжая мимо. Это были цвета фашистской Германии. И хотя выставлять свастику напоказ в современной Германии было запрещено, эти люди пользовались схожей символикой, не нарушая при этом закона. И конечно же, как рассказывал Хаузен за ланчем, хотя неонацизм сам по себе и был вне закона, эти группировки обходили запреты, используя в названиях своих организаций любые мыслимые эвфемизмы: от “Сыновей Волка” до “Национал-социалистов XXI века”.

И все же, если в самом “Пивном зале” и не было ничего удивительного, люди, толпившиеся перед ним, не могли не вызвать удивления.

Десяток больших круглых столов не вместил бы всю компанию, которая прибывала прямо на глазах. Сотни три главным образом молодых мужчин уже сидели на тротуарах, бордюрах и мостовой или стояли, облокотясь на машины, чьи хозяева не успели вовремя их отогнать и теперь не смогут ими пользоваться в течение всех этих трех дней. Немногочисленные посторонние пешеходы старались побыстрее миновать толпу. Еще дальше от здания четверо полицейских направляли уличное движение. Машины осторожно объезжали толпившиеся компании, которые распивали прямо на мостовой, неподалеку от пивной.

Херберт ожидал увидеть армию бритоголовых и коричневорубашечников – бритые черепа и татуировку – или ладно сидящую псевдонацистскую форму с нарукавными повязками. Да, панки здесь были – вкрапления то тут то там человек по пять-десять. Но большинство мужчин и немногочисленные женщины, которых он увидел, носили вполне обычную одежду и нормальные, если не сказать консервативные, прически. Они смеялись, свободно общались и больше походили на молодых биржевых брокеров или юристов, собравшихся в Ганновере на какую-то конференцию. Обстановка пугала своей обыденностью. Такое вполне могло бы происходить и в родном городе Херберта.

Тренированным взглядом он разделил пестрое сборище на фрагменты и запомнил их целиком, не останавливаясь на отдельных личностях. Позже, если понадобится, он сможет извлечь из памяти важные подробности.