Книга Увиденное и услышанное - Элизабет Брандейдж

в самом деле любит Кэтрин, и представлял, что она тоже пытается его любить. Они были приличные люди. И вот теперь они приличные и несчастные люди, совсем как его родители.

– Мы семья тех, кто не жалуется, а действует, – сказала ему ее мать, когда они только познакомились. Его усадили на диван в гостиной, пока его беременная невеста обносила всех печеньем. После двух рюмок абрикосовой ее мать взяла его за руку и провела по дому, труся впереди, словно маленький пони. Было что-то милое и одновременно унизительное в том, что женщина средних лет, затянутая в пояс, хвалится комнатами, тюльпанами на грядках и коврами, будто он – участник телеигры, которому нужно выбирать. Ее муж, Кит, просто сидел на оттоманке. Краснолицый работяга, он с недоумением смотрел на Джорджа, будто нуждаясь в переводчике. Джорджу показалось, что он напоминает банку с содовой, которую хорошенько встряхнули, – вот будто снимешь крышку, и он взорвется. Они, уверяла миссис Слоун, из хорошей шотландской семьи. Бодрая домохозяйка. Преданная, рачительная, она явно относилась к ведению дома крайне серьезно. Наградой за труды был ужин в ресторане раз в месяц и новая машина раз в десять лет. Он помнил, что задумался тогда, не станет ли Кэтрин ее более молодой версией, и решил, что это вполне возможно. Тогда это наполнило его ужасом. Ее сестра Агнес, замужем за унылым госслужащим, агрессивно соперничавшая с Кэтрин, была явно протеже своей матери. Они даже купили дом рядом с родителями в недостроенном квартале. Когда Джордж впервые увидел его, стоя в неряшливом дворе по щиколотку в воде, он подумал: «Блин, пристрелите меня, что ли». Но вслух сказал:

– Прекрасное место, Агнес. Поздравляю. Уверен, вы будете здесь очень счастливы.

Для Джорджа счастье было чем-то непонятным. Истинная радость, как ее изображают в великих книгах, – еще более странная штука. Он помнил, как в детстве бродил по отцовским шоурумам, присаживаясь на разные диваны и стулья, кладя ноги на кофейные столики. У всех гостиных были помпезные названия: Французская провинция, Городской оазис, Классический кантри-стиль, Сельский приют. Однажды он спросил мать, почему у них дома нет такой мебели. Она сказала, что у них не продается такая мебель. Но почему? Да просто наши магазины обслуживают обычных людей, а не таких, как мы.

Если он лжец, то Кэтрин ему под стать. Она предпочла не замечать его истинную природу, как и его собственная мать, придумывала логичные объяснения нелогичным действиям, разумные основания неразумного поведения, иногда даже обвиняла себя в его провалах. Бедный Джордж! Он переутомился, перетрудился, ему просто нужен отдых, нужно оставить его в покое! И Джордж неизменно пользовался этим недопониманием.

Его жена вышла за какую-то воображаемую версию его, более воспитанную, приветливую, более верного мужа и отца. И брак их удовлетворял их молчаливому договору с родителями. Для Кэтрин беременность и свадьба вознесли ее с самых низов среднего класса, переполненного яростью и энергией, в статус благополучия, так часто принимаемого за счастье. А он взял себе жену, как и подобает мужчине, не только достаточно красивую, чтобы вызывать вежливый интерес, но и достаточно умную для разговоров за обедом и способную вести дом.

Они сделали то, что от них ожидали. Оба.

Он ехал домой по пустым черным дорогам. Он не мог устоять перед скоростью, ветром в волосах, чувством свободы – в этих местах копы попадаются редко. Мешали разве что тяжелые грузовики и расхлябанные пикапы, люди, неторопливо едущие с работы, кидающие из окон пустые банки из-под пива. Но сейчас здесь не было ни души. Дело шло к ночи – такое неопределенное время, когда на дороге может случиться что угодно. Беззаботно ведя машину с сильным превышением скорости, он, словно бросая вызов судьбе, смотрел на горизонт, где в полной гармонии слились свет и тьма, земля и небо – Иннесс назвал бы это идеальной композицией, смутной границей, на которой все вещи перестают быть видимыми.

2

Впервые он увидел ее на овцеводческой ферме – она спрыгнула с чьего-то грузовичка. Был сентябрь. Он вышел пробежаться. Жена попросила его на обратном пути остановиться на ферме, чтобы купить йогурта и сыра, который хозяева продавали соседям и туристам из холодильника в деревянной пристройке способом, рассчитанным на всеобщую честность: деньги нужно было класть в коробку из-под сигар. Девушка, очевидно, там работала. Джордж смотрел, как они сгружают овец и перегоняют на пастбище. Она вообще-то была почти девочка. Темные волосы, как у его матери, бледная кожа и злая улыбка, изгибающаяся, будто зачарованная змея, и он знал, прежде чем она успела что-либо сказать, что познакомится с ней и что это знакомство обернется катастрофой.

– Эй, – сказала она. – Я Уиллис.

Она жила с другими рабочими за гостиницей в общежитии, длинном, похожем на амбар здании со сколоченным из досок крыльцом вдоль всего фасада и с рядом окон под крышей. Когда солнечный свет заливал желтые ставни, это напоминало ранние картины Хоппера[46] – почти ностальгическая атмосфера сельской простоты. Позже на той же неделе, отправившись на пробежку в сумерках, он снова увидел ее – она шла через поле с фермы домой, с тонкими, как у жеребенка, ногами, сутулыми плечами, сосредоточенно глядя в землю и сунув руки в карманы, в теплых лучах заходящего солнца. Он слышал, как в чьем-то окне играет радио. Смотрел, как она вошла внутрь, а потом скользнули занавески на втором этаже и зажегся свет. Холодало. Он пошел по дороге, по обе стороны простирались поля. Темные сосны качались на ветру, как дамы в кринолинах. Проезжавший мимо грузовик светил фарами.

В доме было светло. Жена пекла пирог. В миске – нарезанные яблоки, на столе – взятые на время кулинарные книги. Кэтрин в переднике, с собранными в узел волосами. Она была больше не городская девушка, какая-то домашняя. Раскатывала тесто тонкими голыми руками, в белой блузке без рукавов. Глядя на нее, он почувствовал тепло и даже желание и подумал, почему же не любит ее сильнее.

Он поцеловал ее, она отстранилась.

– Ты холодный.

– Пахнет осенью, – сказал он. – Я разожгу огонь.

Он оставил ее и пошел в сарай за топором. Кто-то свалил дерево, и ствол, разделанный на кряжи, валялся на земле. Грязь была усыпана стружками, и он знал, что это место раньше использовали с той же целью. Он поставил один из чурбаков вертикально и опустил топор, расколов его напополам. Работа с топором пробудила в нем какое-то древнее устремление, и ему нравилось делать усилие, чувствовать тяжесть инструмента в руках.