Книга ФИЛИСТЕР (Один на троих) - Владимир Исаевич Круковер

тридцать римских серебряных ауреив?[3]

— Что за чушь! Не за тридцать, а всего за четырнадцать драхм[4]. Гроши. Хотя, за такого захудалого проповедника вполне достаточно. Ты представляешь, какие глупые вещи он излагал. Будто люди должны всегда любить друг друга и, даже, врага своего возлюбить.

— Действительно чушь…

— А я что… Работа у меня такая, я же штатным осведомителем Синода являюсь. И он, кстати, об этом знал. Вот дурак-то!

— Действительно, дурак…

Что ж, легенды редко соответствуют реальности. А Иуда ничего, симпатичный юноша. И одет хорошо: чисто и со вкусом. Надо думать, что должность осведомителей в эти века не считалась чем-то недостойным. Вон как держится с достоинством.

А зевак-то все меньше. Ясно дело, главное зрелище уже кончилось. Вот, когда они считали, будто от их голосов зависит, кого казнить — кого миловать, тогда толпа ликовала. А прибивание к кресту для них достаточно привычно.

Фу, ну и жара! К жаре привыкнуть невозможно. Как, впрочем, и к холоду. Это, кажется, Амундсен сказал? Про холод. Или Нансен? Но я бы сейчас от холода не отказался.

Я ошалело вскочил на кровати. В комнате было темно. Это что — я проспал до вечера. Да еще этот сон!

Я начал раздеваться, так как упарился в одежде. Батареи в квартире работали исправно, надо отдать должное кочегарам. В своем будущем я в Израиле, куда поехал лечить рак простаты, зимой страдал от холода, а летом — от жары. У них в квартирах не было центрального отопления, а только кондиционеры. От которых в жару простужаетесь, а в холод они иссушают воздух и тратят уйму электроэнергии. Которая там и без того не дешевая.

Но это я воспоминанием отгоняю мысли о сне, который меня ужаснул. По той причине, что я начал подозревать подселение в тело еще одного сознания — древней сущности, побывавшей на казни Иисуса.

Но, остывая от сонного кошмара и от фактической жары в комнате, я попил воды из носика чайника и открыл форточку. Морозный воздух вечернего Питера остудил мою голову и привел в порядок мысли. Я вспомнил, читанную в журнале «Знание — сила» статью про генную память. Про то, что генетическая память (генная память, расовая память, родовая память, наследственная память, биологическая память, этническое сознание, этническая память) это — паранаучный концепт: опыт предков конкретного человека, передаваемый на генетическом уровне и закреплённые в каждом конкретном человеке на психофизическом уровне. Память и опыт его предков.

«Возможно, слияние столь разных сознаний, — подумал я, — привело к пробуждению генной памяти нашей основы — Боксера?»

Остановившись на этой (пусть шаткой) идее я потопал на кухню — вскипятить чайник. Где меня обдали приторной лаской три дамы преклонного возраста, суетившиеся каждый у своей плиты.

— Ой, солдатик наш пришел! Герой! Чаю захотел, так возьми мой. Давай я тебе в кружку налью, почаевничаешь. Сегодня как раз по телику концерт хороший! А хочешь манник к чаю, сегодня пекла…

Я извинился, сослался на здоровье после ранение и смылся. Да, менять квартиру придется!

[1] Крылатые выражения из комедии «Горе от ума» Грибоедова «Горе от ума»…

[2] Извини — иврит

[3] ауреи, широко использовавшиеся в 1 веке н.э. по всей Римской империи и имевшие то же значение, что сейчас имеет доллар, а именно- международной валюты…

[4] тетрадрахм) = 450 гр. серебра

Глава 25

В шесть утра заработал репродуктор. Наверное эхом войны, блокады в каждой квартире работала радиоточка. Люди ею только приглушали, но не выключали, будто боялись, что в небе снова завоют фашистские бомбардировщики. И надобно будет лезь на крышу — бороться с зажигалками!

Работал и нас такой динамик на кухне. Ну а в моей комнате был модный — на три диапазона.

Так вот, он разбудил меня в шесть утра, но я встал, приглушил звук до минимума и лег снова. Какая-то психическая травма после того жуткого сна совершенно выбила меня из колеи. И отразилось это сном. Не по пять часов, а долгим.

Вновь я проснулся уже часов в девять. За окном было светло. Но пробудила меня совершенно несуразная песня.

Станочек мой, станочек, о чем поёшь?

Таких, как мой дружочек, уж не найдешь

Станочек мой, станочек, о чем поёшь?

Таких, как мой дружочек, уж не найдёшь

Так дремучей тоской повеяло от этой песни!

Это было на заводе,

У прядильнаво станка,

Где родную песнь заводит

Зов привычнаво гудка.

Под шумящие колёса

Песня девки горяча,

Там любить мне довелося

Развесёлаво ткача.

По непонятной ассоциации вспомнилось, что студенты и ученые каждую осень ехали помогать колхозникам. Копать картошку или еще что-то из осеннего урожая. Мой курс факультета журналистики в колхоз, помнится не ездил, а работал в овощехранилище. Перебирал эту самую картошку (а девчонки — капусту).

Станочек мой, станочек, о чем поёшь?

Таких, как мой дружочек, ты не найдешь

Станочек мой, станочек, о чем поёшь?

Таких, как мой дружочек, ты не найдёшь

Это было жуткое зрелище: десятки вагонов картошки в сырых заполненных смрадом полуподвалах.Студентам нужно было выбирать целые клубни и откладывать в сторонку. Всё остальное лопатами грузили в контейнеры — и отвозили на свалку. Все понимали, что через месяц влажные остатки придётся перебирать вновь — и снова большая часть уйдёт на свалку. При том, что никто изначально не потрудился освободить свежеубранную картошку от земли и хотя бы немного подсушить — сразу было понятно, что она сгниёт. Копошиться весь день в этом дерьме, когда руки стынут, а изо рта идёт пар — это ещё то удовольствие. Вот такой эффективной была самая эффективная социалистическая экономика.

А тем, кого увозили в колхозы, было еще хуже. Им приходилось жить