Книга Баллада о Чертике - Збигнев Бжозовский

стола к балкону.

— Пробка, — говорит, — обратно пробка.

— Ну, выпьем, — отзывается Марьян.

— Со свиданьицем, — добавляет шурин.

Жена Марьяна смотрит на улицу:

— Как красиво!

И правда, милиционер тот вроде увял, но на подмогу ему другие пришли и расцвели вокруг. Шурин выглянул:

— Их по рации вызвали. Вызвали, видать, по рации. Техника на грани фантастики, а порядку нету.

— Сделал бы что-нибудь, — говорит теща Марьяна.

— Да ну, — отвечает Марьян.

Все замолкают. Теща Марьяна, видно, обиделась. Вытаскивает из сумки шерсть, спицы, быстро-быстро начинает этими спицами мелькать. Не то знаки подает, не то информацию записывает спицами на шарфе. Узор современный. Накид — единица. Нуль — петля. Накид. И снова: единица, нуль, единица.

— Чего это мама? — спрашивает шурин у Марьяна.

А жена Марьяна сердцем угадывает суть.

— Мама, — говорит она про тещу, — этим шарфом выражает, что раньше люди работу уважали, хотя времена были трудные. Мама войну пережила ради детей (жены и шурина Марьяна). Она не против сверхзвуковых самолетов, но в деревне, где жила мамина бабка (а жены Марьяна прабабка), была одна, которая летала на помеле. С вертикальным стартом.

Между тем пробка на улице под балконом засела крепко.

— Хоть с пробкой этой что-нибудь сделай, — подначивает Марьяна жена.

— Оставьте меня в покое, — говорит Марьян.

Мне как-то неловко становится за Марьяна, что он такой.

— Пошли, Марьян, — говорю я.

Мы уходим. И хорошо, наверное, что ушли. На улице пробка, но Марьян заметно оживляется.

— А, это пустяки…

— Конечно, — говорю я, — для тебя это раз плюнуть.

Подходим ближе. Нет, не потерял еще Марьян сноровки. Два раза ударил ладонью снизу. Пробка выскочила. Машины тронулись, поначалу, правда, медленно.

Поэтическая идея

— Возможно, тебе это покажется не слишком эстетичным, однако… — Артур раскрыл маленькую книжечку, — вот «Мысли» Паскаля, прочти…

«Если б молния ударила в отхожее место, даже у поэтов и людей, которые способны что-то из подобных вещей извлекать, не нашлось бы подходящей идеи».

Я пока еще ничего не понимал. При чем тут слова философа?

А может, это камешек в мой огород?

— Не знаю, что и сказать, — ответил я. — У меня бы уж точно идеи не нашлось — я не призван быть поэтом.

— Призван… — повторил Артур, — вот именно… призван.

Заказное письмо Артуру вручили в окошечке на почте. В конверте была повестка с уведомлением, что он призывается в молодые творцы, в связи с чем ему надлежит в указанный день и час явиться туда-то и туда-то для участия в творческом семинаре. На конверте были изображения муз, а на повестке — две печати и неразборчивая подпись в виде закорючки.

Вначале Артур решил, что произошло недоразумение. На следующий день он позвонил в организацию, покровительствующую молодым поэтам. Мужской голос внятно ответил, что семинар действительно состоится в назначенный срок.

Артур счел нужным сообщить, что сам он себя, правда, считает молодым, однако, если заглянуть в метрику… и назвал дату своего рождения.

— Не понимаю, чего вы, собственно, хотите? — удивился голос.

Артур пытался еще что-то объяснять, а тем временем его собеседник (прикрыв — но, вероятно, неплотно — рукой мембрану) сказал кому-то:

— Очередной поэт… вот здесь у меня уже эти поэты!

Артур обращался еще в несколько учреждений, принимающих организационное или финансовое участие в поэтическом движении, однако и там ничего не добился. В конце концов он понял, что миллионную армию поэтов в нашей, прямо скажем, не очень большой стране невозможно сколотить исключительно путем вербовки добровольцев. Следовательно, без призыва не обойтись. Отзывать же призывников без уважительных причин, просто чьей-то прихоти ради, никто не станет.

До отъезда оставались считанные дни. Лето было жаркое, с частыми грозами. Ветер теребил кроны деревьев в парке, который Артур видел из своего окна. Вечерами Артур сидел дома. Честно говоря, ему было страшновато.

Демокрит, кажется, считал, что, не будучи безумцем, нельзя быть поэтом. Аристотель, правда, придерживался иного мнения, но… Впрочем, Артур не ограничивался философами древности. Именно в предотъездные дни, перелистывая страницы книг своей библиотечки, он наткнулся на фразу Паскаля: «Если б молния ударила в отхожее место…». Это был намек на панегирическое сочинение одного поэта, которого удар молнии вдохновил на создание адресованного Людовику XIV льстивого стихотворения.

Артур уложил в чемоданчик томик «Мыслей», бритвенный прибор и еду на дорогу. В коридоре поезда громогласно беседовали какие-то подвыпившие мужчины. Судя по разговору, это были поэты того же призыва. Усталый, одолеваемый сомнениями в завтрашнем дне, Артур загляделся на хмурое небо, на мелькающие за окном поля. Пытался сложить какой-нибудь стих — тщетно.

Вышел он на маленькой станции. На белой вывеске, укрепленной под крышей станционного здания, прочел название той самой местности, которая была указана в повестке. Спросив дорогу, Артур с чемоданчиком в руке зашагал вперед.

Центр, куда следовало явиться, был расположен за поселком, на горном склоне, поросшем величественным старым лесом. Нашел его Артур легко.

Считается, что первые впечатления, полученные в новой среде, определяют отношения, которые в дальнейшем с этой средой складываются. Каковы же были первые часы, первые дни Артура?

Много он о них не рассказывал. Молодых творцов, в том числе и Артура, разместили по комнатам и плотно накормили в просторной столовой. Сразу после завтрака состоялось первое, весьма бурно протекавшее семинарское занятие поэтов. Старая повариха, глядя им вслед, вздохнула и утерла слезу:

— Такие молодые и такие талантливые…

Вначале Артуру, кажется, было там довольно одиноко. Большинство его коллег уже прекрасно друг друга знали. Они не раз оказывались в составе одних и тех же творческих групп, не первый год ездили делегатами конференций в разные уголки страны. Были среди них лауреаты многих конкурсов: те, что в борьбе за Шахтерскую Лампу соперничали с «железными» силезскими парнями, обладатели Рубинового Тюльпана и Золотого Кубка Заочного клуба молодых писателей.

В атмосфере молодости, правда слегка седеющей или лысоватой, Артур с каждым днем чувствовал себя все лучше и уверенней. Вероятно, этому способствовало и то обстоятельство, что среди призывников было несколько творцов, относящихся к прекрасному полу. (Артур никогда не хвастался своими победами, но приключение, которое он там пережил, несомненно, помогло ему в достижении гармонии между личными интересами и необходимостью соответствовать новому призванию.) Платон, называвший и философию искусством муз, говорил:

«Дыхание Эроса превращает в поэта всякого, даже того, кто прежде склонности к поэзии не имел».

Любовь Артура, впрочем, не была любовью платонической. Когда уже защебетали первые утренние пташки и на светлеющем небе мерцала лишь одна утренняя звезда Венера, юная поэтесса шепнула Артуру:

— Знаешь… Я не думала, что ты такой… иберо-американский.

День обещал быть жарким. После завтрака и утренних занятий Артур улучил минутку