Книга Война и потусторонний мир - Дарья Раскина

карман.

– Если вам лучше, мы можем отправляться, – сказал Константин, щелкая застежками чемодана.

– Ваше высочество, позволено ли мне будет получить мою саблю? – спросила Александра, поднимаясь.

– Боюсь, это невозможно, – ответил Константин. Он подошел к насесту и протянул руку, позволяя нетопырю перебраться на рукав. – К тому же здесь ваше оружие не имеет никакой силы.

– Но как тогда предполагается, я должен охранять вас? – удивилась Александра. И тут же сама догадалась: – Ах, я буду для вас источником тепла.

«Поздравь меня, Петро, я, кажется, боров, которого армия берет с собой в подводе, чтобы при надобности зарезать…»

Константин окинул ее прищуренным взглядом.

– Можете быть покойны, я не собираюсь трогать вас и пальцем, мое прикосновение убьет вас, – сказал он холодно. – А насчет вашей сабли я распорядился – она будет устроена в багаже.

От одной мысли, что скелетные руки коснутся отцовского подарка, Александру передернуло. Однако вслух она сказала:

– Благодарю вас, ваше высочество.

Заметив на столе кувшин, она наполнила фляжку и прицепила на пояс – без воды она так и не научилась обходиться. Другие гусары подтрунивали, считая, что там что-то покрепче, но насмешки были лучше мучительной жажды.

Переступив порог, она проследовала за Константином по пустынным коридорам на улицу, в промозглое туманное утро. Мимо с поклонами шмыгали лакеи, важно кивали камердинеры, шуршали платьями камеристки. Дворец медленно просыпался.

Царская походная карета, черная с серебристыми знаками, запряженная шестеркой огненных лошадей, ждала их у выхода с главного двора. Вокруг скучал конвой скелетных гвардейцев в черных мундирах и высоких бараньих шапках, они негромко переговаривались, поддевая друг друга локтями и клацая в смехе зубами, а при виде цесаревича вытянулись и отдали честь. Их главный, полусгнивший мертвец в генеральской двууголке и с золотыми эполетами, чеканно поклонился.

– Позволено ли мне будет ехать верхом? – спросила Александра, разглядывая блестящие черные гривы и вздрагивающие шеи огненной шестерки.

– Вам не справиться с мертвым жеребцом, – ответил Константин.

– Я гусар, вся моя жизнь в седле! – возразила Александра. – Я справлюсь!

– Его величество распорядился – вы поедете в карете.

Александра опустила голову, нечего было и думать спорить. Но слушая нетерпеливое фырканье и перестук копыт, она с горем вспомнила доброго верного Делира – и то, что его больше никогда не будет с ней рядом. И ведь ей даже не удалось его оплакать!

Делир! Преданный друг! С детства загоревшись ездить верхом, Александра то и дело сбегала от няньки, чтобы отнести самому молодому и буйному жеребцу в отцовской конюшне кусочек яблока или сахар. Когда он стал подпускать ее, тыкаться мордой и прихватывать губами волосы на макушке, она гладила и вычесывала его черные с золотым отливом бока, а после принялась тайком выводить из стойла ночами. Изыскав чурбан или пень, забиралась на спину, и они отправлялись гулять по лесу, наслаждаясь свободой. Как-то во время одной из таких прогулок их подкараулила стая волков. Делир рванул так, что Александра еле удержалась, вцепившись в горячую шею. Уйти от погони они ушли, но вернуться домой смогли лишь под утро, и все вскрылось. Маменька ужасно разозлилась. Заперев Александру, она требовала, чтобы папа́ продал Делира – но было поздно, конь уже никому не давался.

Папенька же, увидев успехи Александры, сам взялся за ее уроки, и вскоре она управлялась с огромным конем не хуже, чем Петр со своим аргамаком, и даже частенько побеждала, если они устраивали скачки. Умница Делир почти не нуждался в командах – знал, когда ехать быстрее или остановиться, сам находил дорогу, без него Александра никогда не решилась бы сбежать из дома. Верный товарищ! По ее просьбе он без роптаний покинул родное стойло, встал в строй, ходил с эскадроном в атаку – и так же без роптаний погиб, в последний свой миг заслонив хозяйку от гранаты. А ведь если бы не она, прекрасный конь все еще жил бы спокойно на конюшне, ел овес и гулял на клеверном поле…

– Корнет!

Александра опустила голову ниже и обтерла подбородок, где слезы намочили ремешок кивера. Все так же глядя себе под ноги, она вышла вслед за Константином и направилась к карете.

Провожающих было немного. Пара лакеев подвязывала багаж к крыше кареты. Несколько пожилых, по виду давно мертвых старушек в кружевных чепчиках, кутаясь в шали, прикрывали глаза платками и шептали: «Соколик наш…» Константин поцеловал каждой дряблую сизую руку, впрочем, без улыбки, и направился к карете.

– Constantine! – раздалось вдруг из коридора.

Константин обернулся. Навстречу ему выбежала бледная девочка лет восьми, в домашнем платье и туфельках. Темные локоны, накрученные на костяные бигуди, так и подпрыгивали вокруг ее худого лица. Следом, шипя взволнованное «ваше высочество!», семенила чопорная мадам, все пытаясь поймать свою воспитанницу в протянутые рукава редингота.

Выбежав на порог, девочка замерла и потупилась, будто внезапно осознав, сколько глаз смотрят на их встречу. Взгляд Константина немедленно потеплел.

– Кати, – сказал он и, подойдя к ней, опустился на колено. – Тебе не следовало приходить…

Поджимая губы, девочка стояла, позволяя мадам натягивать на нее верхнюю одежду, и молчала.

– Ты не пришел попрощаться, – сказала она, когда их, наконец, оставили вдвоем.

– Я не хотел будить тебя, – мягко ответил Константин.

Они постояли еще. Позади беспокойная лошадь всхрапнула и ударила копытом, железным звуком высекая искры.

– До свидания, Кати, береги себя.

– Останься…

– Не могу, волшебная моя девочка, но я обещаю писать…

– Я приказываю тебе остаться.

– Кати…

– Я приказываю!

– Кати, не надо…

Девочка вздернула голову, выставила кулачок и вдруг ударила его по щеке. Не в шутку, а с внезапной и необъяснимой остервенелостью. Она тут же замахнулась снова, но на этот раз Константин успел закрыться ладонью, сделав это терпеливо и даже привычно, с тихим и каким-то смиренным: «Кати, не надо…» Вряд ли она расслышала. Глаза у девочки загорелись, изо рта вырвался всхлип, она ударила снова, уже другой рукой. «Я приказываю, ты слышишь? Приказываю!» – зашлась она теперь уже в совершенном крике, молотя руками, куда дотягивалась. Голова ее дергалась, косточки летели с разметавшихся локонов.

Свидетели этой сцены затихли, словно механические птички в замершей музыкальной шкатулке, и старательно отводили неловкие взгляды. Кто-то глухо закашлял.

– Мадам Жеводан, – выдавил Константин, удерживая сестру, чтобы уберечь лицо.

Мадам, с таким же терпеливо-привычным выражением, обхватила девочку сзади, прижимая руки к телу, и увлекла ее, все еще разъяренную, обратно за двери. Оттуда донесся тонкий, на одной ноте, детский визг.

Константин некоторое время продолжал стоять все так же, задумчиво касаясь ладонью горящей щеки. Опомнившись, он поднялся и, более уже не задерживаясь, шагнул в карету. Все