Книга Грехи и погрешности - Алексей Владимирович Баев

тетрадочку, ладно? Я отдам через недельку. У меня тут заказец хороший наклёвывается, аванс получу…

«Отдам, отдам, точно отдам! На этот раз отдам! А нет – разве беда? Ты ж меня всё равно простишь… Знаю я тебя… Зиночка моя дорогая… Зинулечка…»

Не наклёвывался у Аскарова никакой заказ – ни плохой, ни тем более «хороший». Зина это прекрасно знала. Как знала и то, что пиши в тетрадочку Женины кредиты, не пиши, всё равно не оплатит он их. Никогда. Однако всем своим истинным бабьим нутром чувствовала, что человек Аскаров, в общем-то, неплохой, а потому не отказывала. Впрочем, Аскаров часто и не просил. Так, два-три раза в год. В конце ноября. В остальные ж месяцы деньги у него водились, пусть и в крайне ограниченных количествах…

Аскаров прикончил чекушку и, спрятав опустевший бутылёк в карман, улыбнулся продавщице.

– Спасибо, Зин, выручила. Я из депрессухи выползу, твой портрет напишу. Маслом. Хочешь?

– Сливочным? Бог с тобой, Женька, – смутившись, покраснела продавщица. – Мож, продукты-то всё ж заберёшь?

«Ой, Зин, какие, к чёрту, продукты? Спасибо тебе и так. И тебе, Господи, спасибо. За Зину. И за милость её. Искренне, Господи. От души».

– Не, Зин, не возьму, – застенчиво отмахнулся повеселевший Аскаров и шатко развернулся к выходу.

Остановившись у порога, обернулся и ещё раз, пристально, словно пытаясь запомнить все черточки и родинки её лица для будущего портрета маслом, глянул на Зинаиду. Будто сфотографировал. На память. Потом, бросив лёгкое, словно салфетка, «пока!», широко распахнул дверь и шагнул на улицу. В ту же секунду снаружи раздался сумасшедший скрип тормозов, глухой удар, и калёного стекла витрина магазинчика под напором нахальной автоморды разлетелась на десятки тысяч блестящих осколков, осыпающихся на влетевшее обратно тело Жени Аскарова…

Евгений Александрович должность главного инженера кирпичного завода получил к тридцати годам.

Какой-нибудь скептик скажет: «Эка невидаль! Гайдар в шестнадцать полком командовал, Абрамович в тридцатник уж миллиардером стал, а тут – инженеришка на кирзаводе, пусть и главный».

Так-то оно, конечно, так. И завод тот ещё, прямо скажем – не монстр индустрии, да и должность не директорская. С другой стороны, кирпичи – такой товар, который спросом пользуется неизменным. В середине ж девяностых, когда встали практически все промышленные гиганты, деньги людям задерживались годами, наш кирпичный заводик работал себе, пыхтел пыльными горячими трубами и продукцию выпускал, не снижая темпов. Две сотни работяг трудились в поте лица, получая вполне приличные зарплаты. На кирпичников молились родственники и друзья, живущие благодаря своим добытчикам. Сами ж работяги благословляли старика-директора, взявшего на работу «выдумщика Женечку».

Аскаров, попав на кирпичный по вузовскому распределению в самом конце Перестройки, некоторое время работал в конструкторском бюро, кропотливо и не без интереса «изобретая» продукты «побочного» заводского промысла – в основном керамическую посуду. Так, для расширения ассортимента. Получая за внедрение небольшие доплаты, в свободное время, будучи по зафиксированной в дипломе специальности архитектором, вычерчивал на ватмане проекты «зданий и сооружений». Всё больше – домов и коттеджей индивидуального характера, которые тогда ещё не были столь обыкновенными, как в нынешние времена.

С приходом же рыночной экономики, когда спрос на керамическую посуду отечественного производства резко упал – большинству людей просто нечего из неё стало есть, а на кирпич снизился – массовое строительство резко сократилось, Аскаров со своими прожектами отправился к директору. Года три назад шеф выгнал бы наглеца взашей, сейчас же заинтересовался. Ага! От государства и трестов заказов нет – мы повернёмся лицом к частнику. Это ж одни обнищали, другие – совсем наоборот. Последних, этих «других», пусть не много, но и у нас мощности не резиновые.

В общем, нашлись заказчики. В достаточном количестве. С наличными в твёрдой валюте. Пришлось при заводе даже строительную фирму организовать, чтоб грядущую прибыль в чужие руки не отдавать.

Аскарову ж лет через десять такое существование наскучило. Да, безбедное и вполне материально-безоблачное. Да, с перспективами на повышение – старик со дня на день собирался на пенсию. Да, уважаемое – даже в горадминистрации при Женином появлении все былые и потенциальные заказчики ему улыбались и здоровались за руку, растаскивая парня по кабинетам «на рюмочку кофию». Чего б ещё желать? Семьи? Есть уже. Жена прелестная, дочка Маша – колокольчик весенний. Народного избранничества? Можно было и этот вопрос при желании порешать…

Но Женя ничего этого уже не жаждал. Он хотел одного. Рисовать. Писать картины. Маслом, пастелью, акрилом, темперой, акварелью – не важно. Главное – творчество.

Кто-то из знакомых, должно быть, сам воплощенный дьявол, случайно увидев у Аскаровых дома Женины любительские рисунки, однажды сказал:

– Да ты, парень, талантище! Тебе выставляться надо.

И понеслось…

Сначала с завода уволился. Потом, устав от скандалов, развёлся, оставив недовольной мужниными карьерными переменами жене с тогда ещё малолетней дочерью загородный коттедж, дорогой автомобиль и все свои сбережения за исключением ничтожной суммы на покупку комнаты в коммуналке. Много ль истинному художнику надо?

Нет, первые годы – пять или шесть, словно кто-то затаскивал его глубже и глубже, – складывалось всё не так уж и плохо. Были и персональные выставки, вернисажи, и критические отзывы – чаще хвалебные. Картины с рисунками продавались вполне бойко, уходили порой в столицу и даже за бугор. Друзей поприбавилось. Правда, каких-то непонятных, странных и тёмных.

Женя, человек от природы нежадный и добрый, кормил и поил всех приживал за свой счёт. Хотел вместо комнаты в коммуналке и студию в новой высотке прикупить. Что – студию?! Как Гоген, на Таити рвануть! Развернуться на Тихоокеанщине!.. Но как-то не заладилось, да и накопления таяли, как весенний снег… А новых работ не появлялось. За гулянками и попойками ушла Божья искра, не стало вдохновения. И руки всё чаще дрожали.

Ладно, когда несколько недель в забытье-мареве. Ну, месяц-другой. Даже год можно вытерпеть без творчества и его сомнительно-сладких плодов… Аскаров очнулся через три. В ноябре. В полном одиночестве. Высосанный и опустошенный. Без копейки денег, без идей, без всяких мыслимых перспектив.

Поначалу ему по старой памяти ещё давали заказы на оформление всяких кафе и небедных жилищ, но и на этом фронте Аскаров долго не продержался. Ушёл в депрессию, а с нею и в первый сольный запой. Занимал у соседей по коммуналке какие-то деньги, рисовал, торговал немудрящими пейзажиками и натюрмортами на блошинке, задёшево, на материалы и пузырь… Жена бывшая, увидавшая его однажды на рынке, с трудом узнала в опустившемся пропойце близкого когда-то человека. Посмотрела искоса, презрительно. И произнесла одно лишь слово-приговор:

– Деградант.

А вечером позвонила и запретила