Книга Гостеприимный кардинал - Е. Х. Гонатас

его черная шелковая рубаха с тесными манжетами на запястьях, тогда красота его рук проявляется еще больше, с редким совершенством.

И чего только не могут делать эти пальцы!

Они могут нажать на курок оружия и выстрелить.

Собрать ромашки в поле и подарить возлюбленной.

Посадить базилик, мяту и артишоки.

Покрасить стены, выбить ковры.

Смыть беззакония и заколоть агнцев.

Слиться в жесте вдохновенной молитвы.

Сжаться в кулак и разжаться над головами людей, благословляя их.

Разогнать тучи, мух и мошек.

Раздавить комаров и клопов.

Схватить за шею лебедя, а кролика – за уши.

Построить города и деревни.

Отмыть грязные одежды и наши прегрешения.

Выжать мокрое белье и наши сердца…

Останавливаюсь. Ведь пальцы могут сделать все. Потому-то Ликандр и обожает их больше любой другой части своего тела, хвалит их и думает, что сложно отыскивать не то, что они могут, а то, что им не под силу.

Вот за это он любит их, а в часы одиночества гладит их и поет им величальные гимны.

Этажом ниже портной с сантиметровой лентой на пузе и ножницами в руке высовывает свою толстую голову из окна и смотрит вверх, пытаясь разобраться.

«Савва, – зовет он своего сына, – эй ты, пропащий, ну-ка поднимись посмотри, чего это там распевает наш новый жилец, так что мешает мне сосредоточиться и работать».

А Савве только того и надо: ему уже надоело собирать с пола булавки, нитки и лоскутки – отходы работы отца. И он, как вихрь, взмывает вверх по внутренней железной лестнице во дворе. Стоит на последней ступеньке и заглядывает в комнату жильца.

Ликандр в этот самый момент достигает высшего пика экстаза. Он гладит правой рукой левую, а затем опять левой – правую.

«Пальчики мои, – говорит он, – вышколенные мои солдатики, раз-два, раз-два, готовые к любой работе, грязной или чистой, я люблю вас, пальчики мои золотые, хитренькие, я вас обожаю».

Мальчик ничего не понимает. Он, нахмурившись, спускается, идет к отцу и шепчет ему в ухо: «Наш новый жилец, папа, совсем того… Сумасшедший. C женщиной я его никогда не видел, никакой юбки нигде не заметил. Он целует свои руки: то одну, то другую, и то смеется, то плачет. Сумасшедший».

Семейный доктор

Площадь Конституции много лет тому назад. Я обедаю в маленьком открытом кафе-ресторане. Вместе со счетом я прошу принести мне экземпляр «Семейного доктора», написанного доктором Венклидисом. (Отец был об этой книге высокого мнения, она была в сером шелковом переплете, а после текста были вклейки многочисленных цветных изображений больных.) Мне его принесли и выставили за него счет в восемьдесят пять драхм. Но, раскрыв его, я убеждаюсь в том, что там множество недостатков: желтые пятна, ржавые разводы и так далее. Я вне себя от гнева требую принести мне другой экземпляр.

Зуб

Йоргосу Готису «Ты позоришь меня, свою жену – стоматолога, когда показываешься везде с этими своими больными гнилыми зубами. И к тому же ты постоянно открываешь свой рот и хохочешь, чтобы все их видели. Хорошую рекламу ты мне делаешь! Я знаю, что ты считаешь меня никчемным доктором, поэтому никогда не давал мне лечить себе зубы. Но, слава богу, у меня есть столько коллег, готовых тебе их вылечить, и поскольку я знаю, какой ты скряга, могу тебя заверить, что ради меня они сделают эту работу за ничтожную плату».

С этими словами она протягивает руку и с профессиональной ловкостью, используя указательный и большой палец как рычаги, вытаскивает отколовшийся кусок моего зуба и делает это так легко, что я правда сам не почувствовал как. Тем не менее то, что она достала в итоге, оказалось большой зубной пластиной в два раза больше размером, чем золотая константинова монета. Я беру ее в руку в растерянности, поскольку не знаю, куда деть – она из чистого золота, – бегаю из комнаты в комнату, пока в конце концов не забегаю в последнюю, самую маленькую комнатушку, где девушка, склонившись над швейной машинкой, шьет платье для моей дочери.

Девушка – а она тайно влюблена в меня – неверно истолковывает причину моего внезапного появления и начинает, заикаясь, шептать нежные слова любви. Но когда она понимает, что у меня в руке, она в панике испускает дикий вопль, бежит к распахнутому окну и прыгает в пустоту.

О цвете чернил в письмах Никоса Кахтитсиса

В большинстве писем чернила выцвели со временем до такой степени, что сейчас невозможно определить их изначальный цвет, так что они – вещь сама по себе странная и поразительная, – постепенно развив в себе способности, характерные только для хамелеона, стараются слиться с цветом бумаги (также неопределенным и никогда не повторяющимся в каждом из писем), на которую эти чернила положены. Неизменный цвет сохраняют только фиолетовые чернила, которые поэт использовал два раза (в предпоследнем и последнем своем письме), а также еще одни чернила сине-зеленого фосфорного оттенка (использованные один-единственный раз), они и сегодня, по прошествии стольких лет, сохраняют большую часть своего блеска и свежести. Эти чернила произвели на меня большое впечатление. Вероятнее всего, речь идет об оригинальном изобретении или об остатках старинных чернил, разбавленных чем-то для этого случая, либо это был продукт смеси разных остатков и осадков, цвет его получился совершенно случайно таким милым и ярким, что, если бы любая компания, производящая чернила, я уверен в этом, увидела их, она непременно постаралась бы их повторить и включить в свой ассортимент. Их различные цветовые переливы исчерпывают всю палитру синего цвета, начиная с темно-синего и заканчивая нежным сапфировым или цветом морской волны, и постоянно варьируются – в неизменной гармонии друг с другом, а также с желтоватым фоном бумаги – от строчки к строчке, или от слова к слову на одной строчке, или от буквы к букве в одном слове, или иногда от точки к точке в печатном знаке, придавая большую разреженность, или густоту, или насыщенность бутылочного дна и передавая порыв, с которым перо автора письма каждый раз окуналось в чернильницу, чтобы вновь напитаться и продолжить письмо.

Трость

Заходя в выставочный зал, я оставляю при входе в специальной вазе свою трость. А когда собираюсь выходить, обнаруживаю, что моя трость испарилась. Но я не расстраиваюсь, потому что у меня есть много тростей. Когда я теряю одну из них, я сразу же беру другую и хожу с ней.

В углу у книжного шкафа стоят