Книга Гостеприимный кардинал - Е. Х. Гонатас

ранее подобного матча, а третья сообщала о танцевальном представлении девочек-выпускниц Женского училища, назначенном на четыре часа пополудни в помещении бывшего Рыбного рынка, выбранного для этой цели по причине яркого солнечного освещения, проникающего через его стеклянную крышу. Конечно, эти объявления не ограничивались только общественными мероприятиями. Иногда попадалось и сообщение о похоронах или поминках. Объявления о смерти, как я убедился, привлекали особое внимание странного мужчины – казалось, что их меандровые рамки его завораживают.

Один раз, чтобы разобрать мелкий шрифт (двенадцатый кегль) какого-то объявления, он передвинулся на своей импровизированной трибуне и чуть было не грохнулся наземь. В другой раз, опять же, я заметил, что он попытался развернуть бумагу, отклеившуюся из-за влажности и смятую по краям, затем расправил ее на столбе, чтобы изучить поудобнее, и вдруг – встрепенулся и завопил. К счастью, его не ударило током, как я изначально предположил. Большая заноза вонзилась ему глубоко под ноготь.

Но зачем он подвергал себя таким трудам и стольким страданиям? Что интересного он находил в чтении этих объявлений?

Я продолжил свою осторожную слежку, и мои старания принесли плоды. Тайна прояснилась. Я уже убедился, что его интересовали исключительно и только объявления о смерти, которые вообще-то появляются не каждый день (поскольку никакая смертоносная эпидемия не захватывала – три раза сплюнем! – наш городок). И было уже явно видно, что его совершенно не интересовали объявления относительно других общественных мероприятий. Даже когда знаменитый Серж Лафар согласился дать в благотворительных целях два представления, будучи проездом в нашем городе, или, когда знаменитая своей силой, а также умом черная горилла Йо-Йо должна была три вечера подряд подтверждать перед публикой нашего города свою славу, даже тогда не было заметно, чтобы он был тронут объявлениями этих двух выдающихся событий.

Однако его интерес к простому чтению ритуальных объявлений, в чем я быстро убедился, поскольку методично следил за ним все время, не оскудевал. Более того, он разделял траур с незнакомой ему семьей покойника, всеми возможными способами избегая, однако, знакомства с ними.

Объявление о смерти маленького ребенка – что было вообще-то редкостью – совершенно его не заинтересовало. Но если встречались объявления о нескольких смертях, он оживал и его предпочтение всегда оказывалось на стороне самого старшего, он решал именно его проводить в последний путь. Часто можно было заметить, как он в темных очках следует за похоронной процессией до самого конца похорон, пока цветочные венки не покроют свежевскопанную землю, а печальные родственники с последними рыданиями, со слезами на глазах, но в глубине души с облегчением от того, что сами они еще могут наслаждаться вечерними красками и ароматами (еще бесконечно долгое время, как они надеялись и желали), выскальзывали из ворот кладбища.

Пока я следил потихоньку за этим странным мужчиной, во мне тоже пробудилось это больное любопытство в отношении смерти и я тоже стал часто посещать похороны с чувством тихого ликования. Однажды я захотел понаблюдать над поведением родственников после того, как они выходят с кладбища. Приняв такое решение, я в тот же вечер запрыгнул в первый попавшийся свободный экипаж и велел извозчику не выпускать из виду стайку близких родственников покойника, которые маленькими группками – по три-четыре человека каждая – садились в другие экипажи. Я с удивлением обнаружил, что они выехали из города и отправились в пригород с низкими домиками, конюшнями и большими пустыми дворами. Они проехали по грязным улочкам, утопающим в болотной жиже (должно быть, здесь годами не чистили канализацию, сказал я, основываясь на собственном профессиональном опыте), и остановились у полуподвального ночного клуба. Они вышли из экипажей и зашли в заведение. Бесшумно, почти крадучись, я тоже проскользнул внутрь и сел поодаль, так чтобы вся их компания оказалась в поле моего зрения. Невыносимое зловоние вина, пота и дыма дешевых сигарет смешивалось с оглушающими звуками ужасной музыки, создавая впечатление, что я уже в аду. Родственники покойника постоянно заказывали еще вина, разом опрокидывали стаканы, кричали и шутили, разражаясь громким смехом. За все проведенное в заведении время о покойнике они не сказали ни слова. Вскоре все страшно напились. Я больше не мог этого вынести и ушел оттуда в совершенно разбитом состоянии, практически бегом.

На следующий день, проходя мимо двора дома человека, на похороны которого я вчера ходил, я увидел, что на тротуаре валялись в беспорядочной куче лопатка, фонарик, лейка без носика, столик с круглым зеркалом, разодранный диван, три-четыре соломенных стула, разные книги, их раскрытые страницы трепал ветер, кресло-качалка и еще куча всякой одежды и личных вещей покойника.

Было еще слишком рано, и телега городских мусорщиков не успела проехать и все это подобрать. Я взял тележку и в четыре подхода перевез все в небольшую пустующую кладовку под моим домом.

И теперь все эти вещи покойного вместе с его фотографией, выскользнувшей из одного опустевшего ящика, я храню в тайной надежде, что заявится однажды какой-нибудь родственник и заберет их у меня. Но какой уж там родственник, говорю я, как только прихожу в себя, если они сами так непочтительно выкинули все это на улицу? и ничего такого не происходит, а прошло уже достаточно времени с тех пор, как я взял вещи себе на хранение. Мой друг Аристомен, которого я спросил, правильно ли я поступил, ответил, что нет, что я напрасно жду, когда кому-то понадобится ненужное. Я временно храню все это в кладовке, пока не придумаю, как от этого избавиться. Плохая новость в том, что владелец дома – уж не знаю, как он пронюхал, – попросил меня платить арендную плату за пользование дополнительным помещением, и я не знаю, как от него отделаться.

И вот позавчера пришел меня поблагодарить сам покойник – я сразу же узнал его по фотографии.

«Ты мой настоящий друг. Подожди, я тебя отблагодарю», – сказал он мне.

Он осмотрел все свои вещи, приласкал каждую любовным взглядом, а затем ушел, так и не взяв ничего с собой. А мне было неудобно напоминать. Но кто знает, может, он еще за ними вернется.

Руки

– Одна другую моет, а вместе они – лицо, что это? – Руки, глупышка! Ликандр вообще обожает руки, но больше всего – свои собственные. И для пущей точности, он восхищается пальцами своих рук. В часы, когда у него нет особых дел, то есть большую часть дня, и когда вот-вот его одолеет меланхолия, он действует следующим образом: расстилает темное однотонное полотенце на деревянном столе и кладет на него руки. Если на нем