Книга Иоанн III Великий: Ч.3 - Людмила Ивановна Гордеева

уже скоро — страданиями, волнениями, стыдом.

— Я завтра тоже буду ждать тебя здесь, — кинулась она к нему на шею, увидев, что он уже собрался и готов к выходу. — Ты придёшь?

Она заглядывала ему в глаза, целовала лицо, одежду.

— Я пока не знаю, радость моя, — отстранялся он от неё. — Ты же понимаешь, что грех мы совершаем великий, что нельзя нам видеться больше.

С трудом оторвался он от неё, не успевшей ещё одеться, закутанной лишь в небольшую простыню. Выскочил наружу и сделал шаг к калитке. Но, услышав, что стукнула дверца, оглянулся. Она стояла босая на снегу всё в той же простыне, и на голые её плечи и волосы падал снег. Он было рванулся назад, чтобы отвести её обратно в баню, но остановил себя: так никогда не уйдёшь, не оторвёшься. Лишь крикнул ей:

— Уйди, а не то больше не увидимся!

Она сделала ещё шаг к нему, но он кинулся к калитке и, лишь дотронувшись до неё, обернулся снова. Ослабевший снегопад всё-таки затруднял видимость, и баня отсюда казалась лишь слабым тёмным пятном. Фенечки же не было видно совсем. Возможно, ушла. «Не дурочка, не замёрзнет», — подумал он и почти бегом направился к монастырю. Его предыдущий след был уже занесён снегом, стало быть, до утра занесёт и новый, решил он, но на всякий случай сделал небольшой крюк, прогулявшись по широкой дороге перед монастырскими главными воротами, где уже отпечатались несколько свежих следов человека и повозки. Затем вернулся к воротам хозяйственного двора.

Монастырь, казалось, ещё спал, но даже если кто и бодрствовал, то из-за снегопада было трудно разглядеть что-либо. Иосиф потихоньку пробрался в свою келью, в сенях разделся, неслышно проскользнул в переднюю и лёг на свою лавку.

— Что случилось, где ты был? — спросил его неожиданно Герасим со своей печи. — Тебе не спится?

— Не волнуйся, — ответил Иосиф. — У меня всё в порядке.

И тут же заснул. Проснулся от звука била, призывавшего к заутрене. Герасима уже не было, он знал, что товарищу назначили послушание в храме, потому не стал будить его на работу в пекарне.

Иосиф быстро умылся и поспешил на утреню.

Ничто другое прежде не приносило ему столь полную и не сравнимую ни с чем радость, как молитвенное служение Господу. Это тоже была любовь, но любовь без укоров совести и без раскаяния, любовь без греха и без дурных последствий. Случалось, что молитва оставляла его равнодушным, и тогда он чувствовал, что в чём-то согрешил, что это Господь наказывает его за какие-то дурные дела или мысли. Церковная служба была мерилом его душевного и духовного состояния, его чистоты и усердия. С тех пор как появилась Феврония и возмутила его душу новыми сильными ощущениями, которые, по его мнению, были далеки от духовности и чистоты, он всё чаще во время молитвы не чувствовал над собой истечения Божией благодати. Стало быть, Всевышний совсем отвернулся от него. И именно это терзало теперь Иосифа больше всего. Земная любовь отступила на второй план, уже не мучила, как вчера. Может быть, сказалась накопленная усталость, хотелось спать, но его тянуло в храм — покаяться, понять, что с ним происходит, что делать дальше.

Утреня прошла как обычно, после неё игумен приказал Иосифу убраться в храме и подготовиться к литургии.

— Повтори все молитвы, — многозначительно сказал Антоний, — и не притворяйся, что не умеешь читать.

Эти слова настоятеля лишь добавили смятения в душу Иосифа.

Литургия началась в присутствии совсем малого числа иноков. Игумен Антоний был явно не в духе. Он отпустил нескольких иноков с казначеем принять и оформить завещанные монастырю земли, несколько монахов работали, ещё несколько отсутствовали и вообще без видимой причины. Один из чтецов отпросился на похороны матери. Поставленный им к амвону малоопытный инок стоял, уткнувшись в книжку, и бубнил псалмы без выражения и ритма таким прескверным голосом и так неуклюже, что вместо возвышения духа от его молитвы можно было получить изжогу. Найдя глазами Иосифа, Антоний подошёл к нему и громко приказал:

— Поди, прогони этого олуха и читай вместо него!

Демонстрация своих способностей вовсе не входила в планы паломника. Мало того, он в этот день твёрже, чем прежде, решился предаться молчальничеству, чтобы тихой покаянной молитвой избыть хоть часть греха, свершённого его плотью. Оттого он покачал головой, отказываясь от столь нежеланной для него чести.

— Я кому говорю! — сердился всё более и более Антоний.

«Откуда он знает, что я умею читать? — в смятении подумал Иосиф. — Может, Герасим проговорился, что я был клирошанином в Пафнутьевом монастыре? А может, кто из других иноков видел, как я читаю, и ему сообщил? Тогда стыдно обманывать, что я неграмотен, да и грешно. Как быть-то?»

Видя непослушание чернеца, его колебания, и без того рассерженный Антоний не на шутку рассвирепел и, подбежав к Иосифу, замахнулся своим тяжёлым посохом, подняв его чуть ли не над головой паломника. Тот испуганно уклонился от возможного удара — прежде с ним никогда не случалось подобного унижения. Чтец и другие присутствовавшие при этом насельники монастыря замерли в молчании, ожидая, что произойдёт дальше. Но Иосиф больше не стал спорить и дразнить старца. Он решил, что немедленно уйдёт из монастыря, поэтому больше не боялся показывать свои знания и нарушать обет молчальничества. Он подошёл к амвону, глянул на текст. Почти всё, что требовалось, он знал наизусть, но теперь он был взволнован, если не сказать — потрясён, душа его отклонилась от молитвенного состояния, ум был занят совсем иными помыслами, чем те, что излагались в священном тексте. Но он заставил себя читать, глядя в текст книги. Постепенно привычка взяла своё: дурные мысли понемногу рассеивались, начинало восстанавливаться то особое душевное состояние, которое нисходит нередко в храме на истинно верующего человека, охватывает его всего до последней клеточки тела, становится предвестником особого благоговейного и блаженного состояния, которое верующие почитают как стяжание Духа Святого. Иосиф увлёкся любимым делом, по которому соскучился, начал читать, как делал это прежде в Пафнутьевом монастыре. Ему даже на мгновение показалось, что он находится там, в том времени, и где-то рядом сияет своим светлым ликом сам преподобный Пафнутий, стоят его товарищи и родные братья.

Он так читал, что у сердитого игумена Антония размягчилось сердце, и в иные моменты слёзы начинали подкатывать к горлу. Что-то подобное испытывали и прочие иноки. Они тоже