Книга Литература как социальный институт: Сборник работ - Борис Владимирович Дубин

функционально центральное положение письменности и ее агентов в культуре. А это позволяет им сохранять лидерские позиции в процессах культурной диффузии, аккультурации и т. п. В частности, и среди других функций подобная возможность взаимной соотнесенности и «поддержки» образцов этих различных уровней культуры (т. е. культурной интеграции) реализуется, как можно полагать, в кино– и телеэкранизациях, инсценизациях, особенно на начальных фазах развития кино и телевидения.

Значения, сформированные в рамках ПК (и отмеченные ее авторитетностью), при включении их в МК претерпевают существенные трансформации. Нормы ПК становятся регулятивными указаниями на значимость тех или иных значений уровня ПК и их констелляций, которые в процессе подобного «оценивания» приобретают заимствованный от этих ценностей характер всеобщности и общеобязательности, усиленный повышенной авторитетностью письма. Авторитетно удостоверенные и повышенные таким образом до статуса нормы (предварительно выделенные и оцененные) значения предъявляются далее в рамках МК уже как «сама действительность». Указание на смыслозадающие критерии и инстанции становится здесь как бы излишним. Представляется не случайным как то место, которое занимают среди МК видеоканалы, так и систематическое «обрамление» печати изообразами (газета, комикс, фотороман), которые, кроме того, блокируют аффективную нейтральность, «бескачественность» печатного знака экспрессивностью показа. «Зримое» в этих ситуациях предъявляется в качестве как бы самоочевидного и самодостаточного. Последнее, кстати, фиксируется при обычном описании феноменов МК, когда достаточно указать, например, на характер используемого технического средства трансляции (коммуникативный посредник) либо на анонимную и недифференцированную аудиторию, исчерпывающе, как предполагается, охарактеризованную уже этим фактом своей массовости. И в том, и в другом случае смысловая согласованность, гомогенность передаваемых содержательных значений подразумевается «сама собой», а источники и модальности их значимости не тематизируются.

Описанные трансформации можно, в частности, продемонстрировать на изменении характера и функции субъективности как способа организации культурных значений в границах ПК и МК. Тематизация личностного самоопределения и рефлексия над его основаниями в рамках ПК фиксируются в указаниях на конвенциональный характер «действительности». Тем самым, скажем, в литературе задается фундаментальный для ее возникновения и существования проблематический статус автора и читателя (а нередко, в особо сложных и значимых случаях, еще и критика, рецензента и др.). Отношения между этими культурно фиксируемыми и представляемыми, «разыгрываемыми» инстанциями опосредуются фикциональной поэтикой повествования (субъектно-соотнесенной организацией пространства-времени и соответствующим характером поведенческой мотивации «героев», фигурами и модальностями имплицитного автора, повествователя, читателя, их частичными, условными, т. е. функционально обусловленными, точками зрения, перспективами)[142].

Повествование же в МК (например, телевизионное сообщение) строится как бы в «объективной» модальности. Деиндивидуализированными и не конвенциональными чаще всего выступают здесь и «повествователи» (диктор, ведущий, комментатор), сравнительно редко – за исключением содержательно и функционально определенных передач или циклов – бывающие актерами, т. е. заведомо условными фигурами. Способами организации транслируемых значений в условиях МК, существенно трансформирующих и в этом отношении соответствующие моменты ПК, являются «событие» (т. е. экстраординарное и как бы однократное действие или взаимодействие со «встроенной» в его демонстрацию жесткой оценкой, императивность которой определена высотой нарушаемой при этом нормы либо статуса ее легитимных носителей) и «герой» (уже заранее, в других сферах и по иным поводам отмеченный как «звезда»). В действиях последнего подчеркиваются – и мотивировкой его представления выступают – инструментальные (но «отраженно» от направляющих «героя» целей или реализуемых им ценностей оцененные) моменты достижения высокозначимых социетальных целей, обеспечения необходимых для «общества в целом» благ и т. п. аспекты социального дизайна.

Соответственно, и реципиентом повествования подразумевается при этом неспециализированный и анонимный, любой «взрослый» индивид в той мере, в какой им освоены базовые компоненты конститутивной для данного сообщества культуры. Собственно, он (или точнее – интериоризированные в культурной структуре его личности конфигурации определенных значений), как предполагается, и выступает повторяющейся, стабильной «рамкой» транслируемого на массы текста, инстанцией и масштабом оценки данного «самопредставления». Последнее делает «излишним» как научение языку МК (и автономизацию социализирующих институтов), так и функциональное обособление в социокультурной структуре ролей интерпретатора, хранителя и кодификатора традиций описываемого уровня культуры и т. п., которые отведены в ПК критику, историку литературы, преподавателю.

Однако указанная инструментальность транслируемых МК значений и способов их организации носит специфически «производный», «вторичный» характер. С одной стороны, она предполагает, что собственно смыслозадающие функции (производства, фиксации, кодификации ценностей-значений) осуществляются в рамках других культурных подсистем и связанных с ними институтов, деятельность которых базируется прежде всего на значениях и механизмах ПК. С другой стороны, инструментальное обращение в рамках МК с препарированными в ПК, ее средствами или по ее «образу», значениями характеризует поведение «героев», коммуникаторов и адресатов МК как исполнительское относительно нормы собственных действий «с точки зрения» авторитетных представителей ПК. Лишь последние вправе и в силах узаконить эту норму, придав ей от своего «имени» повышенный – обобщенный или ценностный – статус.

Такая смысловая констелляция, например, последовательно провоцируется образованным и «культурным» интервьюером в ситуациях массовых опросов населения, но в имплицитном, нетематизируемом виде содержится, можно думать, и в «нормальном» поведении коммуникаторов. При этом возможны случаи, когда любые собственно регулятивные механизмы и сколько-нибудь содержательные образцы поведения вообще как бы вынесены из социокультурной системы во «внешнюю среду». Точнее, регулятивным моментом в подобных ситуациях выступает «имманентное» представление социального актора о норме собственного поведения по отношению (и в перспективе) обобщенного и значимого «другого» («чужого»). В результате эмпирически фиксируемое действие исполнителя становится как бы и масштабом своей оценки и ограничивается правильным соблюдением этой – рефлексивно сконструированной и оцененной – нормы. Последнее и характеризуется обычно как «демонстративность» поведения реципиентов МК, но в полной мере может быть распространено и на их агентов, «героев» и т. д. Важно заметить, что тем самым в коммуницируемые МК значения привносятся указанные выше характеристики структурности (т. е. наряду с транслируемыми образами вводится и метауровень их обобщенных кодов), а инструментальность ориентаций коммуникаторов на эти значения приобретает при надлежащей отлаженности описываемого механизма как бы самодостаточный, но высоко значимый (оцененный «из перспективы» ПК и потому повышенно-символический, «ритуальный») характер.

Специфические для ПК универсалистские аспекты культуры как субъектно-значимого идеала, индивидуальной проблемы и задачи (и связанные с этим модели «образования» с их специфическими временными размерностями и структурами)[143] в рамках системы оказываются нерелевантными. Соответствующие функции и механизмы закреплены либо за другими социальными и культурными системами и институтами (в том числе и не в последнюю очередь – на личностном уровне), либо за «внешними» инстанциями (иными социокультурными системами). Понятно, что существенно трансформируются применительно к данным условиям и фундаментальные для ПК идеи процессуального «становления». Равнодоступность семантически не дифференцированных (т. е. семантически и модально не специализированных) образцов, транслируемых текстов значительно убыстряет ритм и технизирует процессы воспроизводства системы МК. Широчайший объем одновременной аудитории оказывается жестко связанным с ее гомогенной структурой и предельно сокращенным циклом обращения текстов, их дезактуализации, устаревания, причем коэффициенты этих корреляций могут быть, вероятно, установлены и эмпирически.

Однако интенсификация процессов передачи культурного образца, сокращение размерностей культуры, приближающихся к масштабам универсального физического времени, суть эпифеноменальные характеристики системы. Ни конструктивной неопределенности «точечного» настоящего (и регулятивного принципа «модерности»), ни «историчности» рефлексивно конструируемой, эксплицитно закрепляемой и упорядочиваемой, но постоянно проблематической традиции МК не знают, как не знают и спектра вполне формальных времен, скажем, естественных наук. Временные характеристики феноменов массовой коммуникации и культуры, точнее – значения и формы организации времени их средствами, нуждаются в детальном обсуждении. В качестве предварительной наметки укажем здесь лишь два обстоятельства: сближение временных порядков текста, акта его трансляции и восприятия реципиентом, т. е. как бы снятие соответствующих, «обычных» для ПК социальных и культурных дистанций, фиксируемое как «сиюминутность» сообщения, «актуальность информации», с одной стороны, и жесткую периодичность актов коммуникации, с другой.

Необходимо подчеркнуть, что речь в первом случае идет отнюдь не о формальных критериях оперативного донесения специализированной, «целевой» информации. Не имеются в виду также и те характеристики «новизны», которые указывали бы на предельную проблематичность, бессодержательность ценности, вынесенной интенциональным актом скорее в некое конструктивно-неопределенное будущее и уже из этой инстанции, рефлексивно, отбрасывающей «тень»