Книга Аналитическая психология - Карл Густав Юнг

236 Переводя личное бессознательное в сферу сознания, анализ делает субъекта чувствительным к вещам, которые он обычно подмечает в других, но никогда в себе. В результате он становится менее уникальным как индивид и более коллективным. Его коллективизация не всегда есть шаг к плохому; иногда она может обернуться во благо. Есть люди, которые подавляют свои лучшие качества и сознательно дают волю инфантильным желаниям. В первую очередь в сознание привносятся сугубо личные содержания; но к ним прикреплены коллективные элементы бессознательного, вездесущие инстинкты, качества и идеи (образы), а также все те «статистические» квоты усредненной добродетели и усредненного порока, которые мы имеем в виду, когда говорим: «В каждом есть что-то от преступника, гения и святого». Таким образом, возникает живая картина, в которой содержится почти все, что движется по шахматной доске мира, хорошее и плохое, высокое и низкое. Постепенно формируется чувство солидарности с миром, которое ощущается многими натурами как нечто в высшей степени позитивное и которое в некоторых случаях оказывается решающим фактором в лечении невроза. Я сам видел людей, которым в таком состоянии впервые в жизни удалось вызвать любовь и даже испытать ее самим; или которые, осмелившись прыгнуть в неизвестность, оказывались вовлечены в ту самую судьбу, для которой они были предназначены. Я видел немало и тех, кто годами пребывал в состоянии предприимчивой эйфории. Я часто слышал, как такие случаи называли блестящими примерами аналитической терапии. Однако я должен отметить, что представители этого эйфорического и предприимчивого типа настолько недифференцированы от мира, что никто не может считать их полностью излеченными. На мой взгляд, они так же здоровы, как и не здоровы. У меня была возможность наблюдать за жизнью таких пациентов, и нужно признать, что многие из них выказывали симптомы дезадаптации, которая, если она сохраняется долго, постепенно приводит к бесплодию и однообразию, столь характерным для тех, кто лишил себя своего эго. Здесь я снова говорю о пограничных случаях, а не о менее ценных, нормальных, средних людях, для которых вопрос адаптации носит скорее технический, нежели проблематический характер. Если бы я был больше терапевтом, чем исследователем, я, естественно, не мог бы избежать определенного оптимизма в своих суждениях, ибо мои глаза были бы прикованы к количеству излечившихся. Но мою совесть как исследователя интересует не количество, а качество. Природа аристократична, и один полноценный человек перевешивает десять менее полноценных. Мои глаза следили за полноценными людьми; благодаря им я понял сомнительность результатов сугубо личного анализа, а также причины этой сомнительности.

237 Если через ассимиляцию бессознательного мы ошибочно включим коллективную психику в перечень личных психических функций, распад личности на ее парные противоположности будет неизбежен. Помимо уже рассмотренной пары противоположностей, мегаломании и чувства неполноценности, которые так болезненно проявляются при неврозах, есть много других, из которых я выделю только моральную пару, а именно добро и зло. Специфические добродетели и пороки человечества содержатся в коллективной психике, как и все остальное. Один человек считает коллективную добродетель своей личной заслугой, другой видит в коллективном пороке свою личную вину. И то, и другое иллюзорно, как мегаломания и чувство неполноценности, ибо воображаемые добродетели и воображаемые пороки – просто моральная пара противоположностей в коллективной психике, которые стали ощутимыми или осознанными искусственно. Сколько таких пар противоположностей содержится в коллективной психике, мы видим на примере дикарей: один наблюдатель будет превозносить в них величайшие добродетели, другой зафиксирует о том же племени самые худшие впечатления. Для дикаря, чья личная дифференциация, как мы знаем, только начинается, оба суждения верны, ибо его психика в основе своей коллективна и, следовательно, по большей части бессознательна. Он все еще более или менее идентичен коллективной психике и по этой причине одинаково разделяет коллективные добродетели и пороки без какой-либо личной атрибуции и без внутреннего противоречия. Противоречие возникает тогда, когда начинается личное развитие и когда разум обнаруживает непримиримую природу противоположностей. Следствием этого открытия является конфликт вытеснения. Мы хотим быть добрыми, а потому должны вытеснять все злое; на этом рай коллективной психики заканчивается. Вытеснение коллективной психики было абсолютно необходимо для развития личности. У примитивов развитие личности, или, точнее, отдельного человека, есть вопрос магического престижа. Фигура знахаря или вождя стоит на первом месте: оба выделяются необычностью своих украшений и образом жизни, отражающими их социальные роли. Уникальность внешних атрибутов отличает их от остальных; другой источник усиления сегрегации – обладание особыми ритуальными секретами. Этими и подобными средствами дикарь создает вокруг себя оболочку, которую можно назвать персоной (маской). Маски, как мы знаем, на самом деле используются примитивами в тотемных церемониях – например, как средство совершенствования или изменения личности. Таким образом выдающийся индивид, очевидно, удаляется из сферы коллективной психики, и в той степени, в которой ему удается отождествить себя со своей персоной, удаляется из нее фактически. Это удаление означает магический престиж. Можно утверждать, что движущей силой этого развития выступает воля к власти. Однако в этом случае мы забываем о том, что выстраивание престижа всегда является результатом коллективного компромисса: должен быть не только тот, кто жаждет престижа, но должна быть и публика, которая могла бы наделить его этим престижем. Следовательно, ошибочно полагать, что престиж рождается из индивидуальной воли к власти; напротив, это всецело коллективное дело. Поскольку обществу нужна магически действующая фигура, оно использует эту потребность во власти одного и волю к подчинению остальных как средство, и, таким образом, содействует росту личного престижа. Последнее есть феномен, который, как показывает история политических институтов, имеет первостепенное значение для сообщества наций.

238 Важность личного престижа трудно переоценить, ибо возможность регрессивного растворения в коллективной психике представляет собой реальную опасность не только для выдающегося человека, но и для его последователей. Эта возможность, скорее всего, возникнет тогда, когда будет достигнута конечная цель завоевания престижа – всеобщее признание. В этом случае человек становится коллективной истиной, а это всегда начало конца. Престиж, безусловно, является важным достижением не только для выдающегося человека, но и для клана. Индивид выделяется своими поступками, массы – своим отказом от власти. До тех пор пока данную установку необходимо отстаивать и защищать от враждебных влияний, обретенный престиж сохраняет позитивный аспект; но как только все препятствия устранены, а универсальное признание достигнуто, престиж теряет свою положительную ценность и обычно превращается в мертвую букву. Возникают схизматические движения, и весь процесс начинается с начала.

239 Поскольку личность имеет первостепенное значение для жизни сообщества, все, что может помешать ее развитию, воспринимается как опасность. Однако самая большая опасность из всех – это преждевременное растворение престижа вследствие вторжения коллективной психики. Одним из самых известных примитивных способов избавления от этой опасности является абсолютная секретность. Коллективное мышление и чувствование, а также коллективные усилия гораздо легче, чем индивидуальное функционирование и усилия; следовательно, всегда существует великое искушение позволить коллективному функционированию занять место индивидуальной дифференциации личности. После того, как личность была дифференцирована и защищена магическим престижем, ее растворение в коллективной психике (например, отречение Петра) вызывает у индивида ощущение «потери души», ибо важное личное достижение либо не получило достаточного внимания, либо подверглось регрессии. По этой причине за нарушениями табу следуют суровое наказание в соответствии с серьезностью ситуации. Пока мы рассматриваем эти вещи с каузальной точки зрения, как просто исторические пережитки и метастазы табу на инцест[120], невозможно понять, для чего нужны все эти меры. Однако если подойти к проблеме с телеологической точки зрения, многое, что прежде казалось совершенно необъяснимым, становится ясным.