Книга Последний еврей из КГБ - Борис Барабаш

Но это будет позже. А в тот день, «Черноморец» выиграл, и мы шли домой.

– Па!

– Шё?

– Ты обещал рассказать, как ты попал в… ну… туда.

Папа перестал даже лузгать семечки. Ведь футбол без семечек, все равно, что птица без крыльев. Но сейчас было не до них.

– Да… Обещал. Раз обещал, надо выполнять. Так? Тем более, что «Черноморец» выиграл. Это я шучу. На чем я остановился?

– Ни на чем. Ты рассказал о моторе, о том, что пограничники и… вот это… – одна организация, и сказал, что ты там сам работал. Я спросил, как ты туда попал? А ты пообещал рассказать позже, потому что нас ждет рыба.

– Да. Точно. Но нам придется идти домой пешком. Хочешь?

– Конечно!

– Тогда слушай. И договоримся. Никому ничего не говорить! Это я уже не шучу. Договорились?

– Да, па. Договорились!

– Хорошо. В 41-м году я закончил школу, и подал заявление на прием в Одесское пехотное училище. Было такое. Тогда офицером стать многие мечтали. Тем более, из бедных семей. В училище кормят, форму выдают, какую-то зарплату. Копейки, конечно. А шё курсанту надо? На всем готовом. После окончания, служишь себе, звания, должность, жильё. Для детей из бедных семей, это было то, шё надо. А шё институт? Поступишь в институт, а кушать надо, одеться шё-то надо, стипендия – кот наплакал. Понимаешь? А тут… Был большой конкурс, шёб поступить. Не то, шё сейчас. Тогда, пойди еще поступи! Желающих было море. Но шё? Десятилетку немногие могли закончить. При Сталине было 4-летнее образование, 7-летнее, и 10-летнее. После 7 класса образование было платное. Немного, копейки, но их надо было тоже иметь. Шё-то в районе 3 рубля в месяц. Это останавливало многих. Лучше после 7 класса пойти на работу, и уже шё-то приносить в семью. Но мой папа, земля ему пухом, был простой кузнец на заводе «Большевик». Он сказал, шё он будет платить. Лишь бы я в люди вышел. Вот так! Я неплохо закончил 10 классов, и подал документы в училище. И тут, война. Шёб он сгорел!

– Кто?

– Гитлер! Кто… В общем, всех, кто подал документы, приняли без всяких экзаменов. Так я стал курсантом. Перед тем, как сдать Одессу, нам дали на 3 часа увольнения. Попрощаться с родителями. Начальник училища был приличный человек. Могла же возникнуть паника. Его за это могли расстрелять! Но он нас отпустил. Одесситов. Тех, кто жил в городе. Я прибежал домой и сказал папе с мамой, шё Одессу сдают, и шё им надо эвакуироваться. Папа спросил, чего. Я сказал, шё фронтовики рассказывают, шё немцы евреев убивают. Папа сказал, шё это сталинская пропаганда. Он с немцами воевал в Первую мировую. У них половина офицеров – евреи. Все это ерунда… Я ушел. Больше я родителей не видел. Вот так вот, сынок…

– А что было дальше?

– Дальше? Дальше училище эвакуировали в город Уральск. Это сейчас, по-моему, Казахстан. Первый выпуск был ускоренный. К концу 41-го года давали младшего лейтенанта и отправляли под Москву. Отправляли тех, кто плохо успевал на занятиях. Никого из них не осталось в живых. Так мне хорошая учеба спасла жизнь. Понял? Я ж тебе не зря говорю: «Учись, сынок!»

– А я учусь.

– Да, да. Ты – молодец. Так держать! И смотри, шё б у тебя не было головокружения от успехов, как говорил товарищ Сталин.

– А в училище вас кормили?

– Да. Конечно. Кормили на убой. В сутки – 400 граммов белого хлеба, полкило черного. Масло коровье – 50 грамм. На обед обязательно мясо. Я такого до войны не видел. Вот такую морду отъел! И это притом, что каждый день бег с полной выкладкой, стрельба и другие занятия. Но, шё? Днем – 2 часа сна. Ты представляешь? Я сначала не мог уснуть. Как это так? Днем спать? У нас были ребята из приличных семей, инженеров, например, или военных. Так те спали. Но потом и я привык. И ты знаешь, очень хорошее дело!

– А ты ж говорил, что был голод.

– В тылу жрать, извини за выражение, людям было нечего. Траву ели, кору от деревьев. А тут было масло, мясо, хлеб! И я тебе скажу, я понял тогда Сталина. Это надо было быть Сталиным, шёбы так с людьми. Железная воля. Точно, стальной человек! Доводил до того, шё люди за пайку хлеба на фронт шли. И так умирать, и так умирать. Так хотя бы поесть перед смертью. Ты понял?

– А на фронт было страшно идти?

– А как ты думаешь? Конечно! Кому умирать охота? Но немец, гад, был под Москвой. И шё они творили на оккупированных территориях? Это же уму непостижимо! Тоже мне, культурный народ! Сволочи! Я бы их голыми руками разорвал. Честное слово! Поэтому, хотелось этих сволочей поубивать. Но под Новый год Сталин немца от Москвы отогнал. Вот мы кричали! Ты не представляешь! Плакали! Это ж надо! Немца разбить! Вот молодец! Даже те, кто был посдержаннее к Сталину, кричали: «Да здравствует товарищ Сталин!» Мы тогда поверили в победу! И вообще. Сталин, я тебе скажу, не врал. Очень умный был человек. И скромный. Это тебе не сейчас.

– И вас перестали на войну посылать?

– Нет. Ну, шё ты. Настоящая война только началась. Новый выпуск на фронт был весной 42-го. Опять меня не взяли. Потому шё опять отправляли тех, кто хуже успевал на занятиях. Шё я говорю в таких случаях?

– Учись, сынок.

– О! Правильно. Молодец.

– А когда дошла твоя очередь?

– Моя очередь дошла в 43-м, весной. Это я еще год проучился.

– Почти конец войны.

– Да нет. Не конец. Самый перелом. Зимой 43-го немец хорошо получил под Сталинградом. И они захотели взять реванш. Переломить, так сказать, ход войны. Решили сделать это летом, в районе Курска – Белгорода. Вот туда меня и отправили. Я получил под командование роту.

– Рота, это сколько?

– Рота? Рота, это где-то человек 150–170.

– Ого!

– Да. Для молодого лейтенанта это многовато. Мне ж тогда было всего 19 лет. А там служили люди по 30, 40 и даже по 50 лет. В отцы мне годились. Я принял роту. Месяц мы с ними провел в запасе, а потом – на фронт.

– И как это было?

– Ой…! Шё тебе сказать? Это был тихий ужас! Немцы начали артподготовку. Потом пошли танки и пехота. Везде огонь, стрельба, грохот! Где наши, где немцы – ни черта не поймешь! Связи нет. Где-то метрах в пятидесяти от меня, в окоп прямое попадание снаряда. Я потерял сознание. Сколько прошло времени, не знаю. Очухался, смотрю – оглох. Ни черта не слышу. Ну, хоть жив, думаю. Собрал бойцов. Чуть-чуть стал слышать. Присмотрелся, немцы мелькают. Первая мысль: «Окружение!» Вызвал одного старшину. Даю команду: «Всех ко мне!» Собрались. И тут я вижу, шё они чего-то там кучкуются. И все на одного бойца посматривают. Я давно его приметил. Он у них был заправилой. Я вызвал старшего сержанта: «Доложить обстановку!» Он стоит, мнется. Я ему: «Ты – боец или хрен!?» Не могу тут при тебе все повторить. И тут выходит этот, заводила, и говорит: «Ты, лейтенант, не шуми. Вышло твое время. Мы тут, видать, в окружении. Так что, коли немцы пытать станут, кто тут есть еврей, офицер, коммунист, мы на тебя укажем».