Книга Прыгун - Роман Коробенков

«…эмоциональное состояние — минус 5…»

Человеческие потоки заполнили все ходы и выходы, живая паутина вплела в своей бескрай-ности беспомощное тело самоубийцы. Он безвольно обмяк.

Но вскоре течение вынесло его на поверхность. Там, желая вырваться из пламенных объятий толпы, наш герой вжался в кафельную стену подземного перехода.

Это произошло как раз между двумя просителями, что табличками озвучивали свои чаянья, тогда как каждый из них был занят своим делом. Справа расчесывал огромную собаку маленький мальчик, чисто и хорошо одетый, но, по всей видимости, нуждающийся в средствах. Собака то и дело зевала, обнажая пасть, где могла поместиться часть ее хозяина. Справа сидел безногий, одетый, выглядящий и ведущий себя — безобразно.

«…вписываюсь ли я?..»

Он громко озвучивал свои мысли, отвратительно вонял и явно был не в себе.

Большая кудлатая борода делала его похожим на Карла Маркса, так же много волос, как и у социалистического светила, помещалось на его голове. Некогда модный джинсовый костюм порос пятнами, грязью и критическими потертостями. Деревянный квадрат на колесиках служил средством передвижения. Подле валялись деревянные ручки, которыми инвалид приводил эту конструкцию вместе с собой в движение.

Нищий раскачивался, тряс бородой, шевелил культями, создавая больное ощущение зловещего ритуального танца.

— Бедные, бедные люди! — горланил безногий странную песню без рифмы. — Что же творится за вашими лбами?! Гляжу в ваши напряженные лица, пытающиеся управлять собственным телом и собственной головой. Вы в ужасе от того, что происходит внутри ваших черепных коробок, потому как чувствуете, что все сложнее и страннее… — Безногий захлебнулся в собственном рассуждении, но через отрыжку и одновременный хохот продолжил: —. становятся происходящие там процессы. Они мутируют, из одной крайности ныряя в другую. А самое страшное в том, что вам вдруг становится глубоко симпатична эта самая крайность. Потому как у этой крайности ваше лицо! Я хотя бы лишен одной проблемы — мне не надо думать о ногах! — Истерический хохот распахивал его грудь, а седоватая борода билась о пол. — Кто хочет поменяться со мной местами? Ты?! — вперился он безумным взглядом в Родика. — Давай садись, а мне помоги встать! — Старик, опять утонув в диком хохоте, тем не менее тянул и тянул очень широкую ладонь с длинными кривыми ногтями.

— Нет, — покачал головой самоубийца, чуть отстраняясь. — Боюсь, мне это не подойдет.

«…не мой образ, не мой костюм…»

— А ты попробуй! — Старик пристально шарил глазами в области лица самоубийцы. — Вдруг понравится! — Теперь в голове пронзительно зацарапали мысли старого нищего. — Поменяемся галактиками. Ты будешь управлять моей, а я твоей.

«…едва ли я в твоей найду успокоение, старик…»

— Это не мой мир, — негромко отказался Ро-дик.

— А какой твой? — прищурился безногий.

— Никакой, — не нашелся самоубийца. — По крайней мере свой я не нашел. Меняться нечем.

«…и мой костюм, такое ощущение — не мой…»

— Тогда какая разница — быть в твоем положении или моем?

— Наверное, нет разницы, — пожал плечами Родик.

«…свой я таскаю более двадцати лет, поэтому хотя бы знаю, где расстегиваются пуговицы и ослабляется галстучный узел…»

— Я тоже не нашел свой. — Нищий перестал веселиться. — Поэтому стяжаю всевозможные отсюда. — Он выудил из кармана подозрительную коричневую бутыль и показал самоубийце. —

Это мой поезд туда, — он кивнул за свое левое плечо, — в миры, что за левым плечом. — В грязной когтистой руке небольшая прямоугольная бутылочка смотрелась зловеще. — Ап! — Поезд тронулся, и два больших глотка ушли внутрь нищего. — Иначе никак! Потому что я пробовал — и не хочу… А разница есть…

— Чего не хочешь? — не понял самоубийца.

«…не хотеть чего-то — это уже победа над собой…»

— Ничего, — грустно отозвался нищий. — Чего можно хотеть в моем положении, твою мать?! Должен понимать, раз имея все, не хочешь ничего. Или ты не особо понимаешь, о чем это я? — На бутылочном стекле нацарапано слово, но букв не разобрать.

— Понимаю, — возразил Родик. — Отчасти.

«…понять тебя — значит стать тобой, старый демон, поэтому я буду понимать тебя наполовину. и лишь наполовину буду показывать себя…»

— Как тебя зовут? — Взгляд нищего уже не выглядел таким бессмысленным, каким казался вначале. — Или не помнишь? — Еще один глоток с шумом отправляющегося поезда ушел внутрь старика.

— Родик, — отозвался самоубийца.

«…и почему я не назвался Алексеем?..»

— А я — Нокк, — представился старик.

— Кто? — не услышал в общем шуме Родик.

— Нокк! — возопил старик, и толпа испуганно отшатнулась от них, но так было ровно секунду.

— Почему — Нокк?

«…куда ты клонишь, старый бес?…»

Вместо ответа страшный нищий отставил в сторону бутылку и уронил на замусоренный пол огромные руки. Острые ногти со звонким клацаньем, в порядке от мизинца до указательного, плавно царапнули безразличную плиту. Звук получился ужасно громкий, более того, когти тут же повторили дикую мелодию. Пальцы ускорились, дробь усилилась, и кусок видимой реальности мелко затрясся под неведомое колдовство, прошитый бритвенной музыкой демонических пальцев безногого.

— Прекрати! — с трудом перекричал это самоубийца. Лицо его исказилось, а из носа капнула кровь.

Нокк прекратил и ответил:

— Потому что как-то в темноте я познакомился с такой же, как я. Она спросила, как меня зовут, но в одурманенном состоянии я понял что-то другое. И сказал, что у меня нет ног, а она подумала, что меня так зовут. И стала называть меня — Нокк. Я не видел этой женщины больше, утром проснулся, ее уже не было. Новое имя мне понравилось. С тех пор я — Нокк.

«…лиричность теплится везде…»

— Для нищего ты говоришь осмысленные вещи, — заметил самоубийца с замысловатым сарказмом.

«…хотя осмысленность твоя сродни твоему костюму…»

— В самую тупую голову порой приходят удивительные мысли, — заметил Нокк. — А моя голова некогда ценилась дорого. Оглянись вокруг. Странно, правда: часто складывается ощущение, что кто-то зло пошутил и расставил фигуры на доске так, что пешка встала на место короля, а ферзь — на место пешки.

— Самоуверенно, — улыбнулся самоубийца. — В соответствии с твоим мышлением все, кто является пешками, на самом деле ферзи, ладьи и туры. В таком случае — плохо ли, если все пешки — ферзи?

«…пожалуй, с точки зрения себя, иначе мыслить невозможно, отсюда и рождается та самая, которую издревле прозвали Зависть…»

— Конечно, плохо, — фыркнул старик. — Ведь это означает, что оставшиеся фигуры — пешки.