Наследство Сжёг лето яростный сентябрь В кострах осенней позолоты. А ключник времени — декабрь – Глядит на новый календарь Из убывающей колоды.
Тревожен жребий каждый раз, С молитвой мы к судьбе взываем, Чтоб сберегла родных и нас, Чтоб нежный свет родимых глаз, Как в детстве, был неисчерпаем.
С такими мыслями сроднясь, Иду я к дате юбилейной, Порой вздыхая и крестясь, Порой старательно бодрясь, Ищу, где сбился пульс вселенной.
В дыму цехов я в зрелость шёл, Померк огонь, зажжённый детством; Вихрь пятилеток путь замёл, Но, заблудившись, я набрёл На клад с негаданным наследством.
Богатство дед скопить сумел, С эпохой сталинской сгорая. Он надо мной лет пять корпел И под гитару тихо пел, В мелодиях любви купая.
Дед даже музу приручил! Она пером меня коснулась, Я вскрикнул, пробудясь в ночи, Узрел поэзии лучи, Страсть сочинять во мне проснулась.
Но дед, увы, был одинок, С московско-царственной закваской. Он завещал: «Держись, внучок, За песню русскую и слог И в мир ступай с мечтой и сказкой!»
Без деда я поплыл один В тумане чуждых научений. Всё комом шло, как первый блин… Вдруг звоном колокола всплыл Над жизнью хор стихов вечерний.
Утрата «Ох, зябко домовому» — и с гимном в шесть утра Ворчал дед: «Печку, братец, чуть свет кормить пора. Крещенский жмёт морозец. Бог даст, так разожжём», – А сам щипал лучины охотничьим ножом.
И вскоре треском радостным весь оживлялся дом, Духовка нараспашку шла в комнату теплом, Она, с хозяйкой, праздничный пирог и хлеб пекла, А на ночь груду валенок к скамеечке влекла.
Иной раз рядом грелись коньки, сродни саням, Снегурки круткой к валенкам прилаживал дед нам. А на окне подтаивал намёрзший городок, Бутылки руслом тряпочным влекли к себе поток.
На гвоздиках бутылки менял я в нужный срок, Сливать водицу талую — был первый мой урок. А между рам снег ватный — дед так принарядил, Чтоб без улыбки доброй никто не проходил.
Румяные молочницы кричали у ворот, Манила счастьем улица нас в свой круговорот, Поленницы шли в очередь под кров дровяников, А круг точила рыжего грел щёки топоров.
И только трёхколёсник сквозь дрёму вспоминал, Как тротуар дощатый нас скрипом принимал, Как куры разбегались, потешно голося, Как будто тоже деда о помощи прося.
В горячий летний полдень был тополь нам шатром, Жар камешков гасила трава живым ковром, В стихи и сказки деда душой влюблён был двор, Но оборвала вечность негромкий разговор.
И в лётном синем кителе, в наградах, без погон, Казалось, дед заслушался на дальний перезвон, Впервые рядом с матерью я плакал не один… Солёный привкус детства всё ближе у седин.
В крещенские морозы мне слышится с утра, Как дед ворчит, мол, печку кормить — твоя пора…
Детство, хоть и тянулось бесконечно долго, увы, с позиции сегодняшнего дня, пролетело мгновенно, как и на первый взгляд бестолковая, но порой весьма напряжённая юность, а студенческо-заводская молодость упёрлась в зрелость 90-х годов.
Родина «юного» капиталиста
Начало 90-х годов прошлого столетия я встретил, имея немалый опыт работы на промышленном предприятии, обсуждённую докторскую диссертацию по экономической социологии и две книги, вышедшие в центральном издательстве с тиражом, который вряд ли был у кого-то из нынешних иркутских профессоров. Но в стране в это время был дан старт становлению дикого капитализма, отрежиссированного кем-то до полной потери здравого смысла и жалости если не к народу, то хотя бы к трудовым ресурсам. Несмотря на понимание беспредела, творимого в стране, я всё же принял решение выйти на весьма тернистую дорогу российского бизнеса, по которой сновали бессчётные бандитские группировки. О том времени ёмко и точно сказано в стихотворении Юрия Кузнецова «Тамбовский волк»:
России нет. Тот спился, тот убит, Тот молится и дьяволу, и Богу. Юродивый на паперти вопит: — Тамбовский волк выходит на дорогу!
Нет! Я не спился, дух мой не убит, И молится он истинному Богу. А между тем свеча в руке вопит: — Тамбовский волк выходит на дорогу!
Молитесь все, особенно враги, Молитесь все, но истинному Богу! Померкло солнце, не видать ни зги… Тамбовский волк выходит на дорогу.
В городе было известно честное имя моего отца — бессменного в течение почти тридцати лет директора мясокомбината. Знали и меня как кандидата экономических наук и автора статей в местной прессе. Под этот багаж авторитета и гарантию моего приятеля — директора одного государственного предприятия — мне дали весьма внушительный кредит, оформленный в виде карманной книжки банка. Только после получения кредита, в реальности которого, будучи пессимистом-реалистом, я сомневался до последнего дня, пришлось всерьёз задуматься: «А что дальше?»
Один из новых знакомых Григорий предложил рвануть на Камчатку — привезти самолёт красной рыбы. Мол, у него в Петропавловске нужные люди и полная гарантия того, что товар есть — плати и забирай. Сбыт рыбы тоже казался делом несложным, психология тотального дефицита была жива, основная задача — привезти товар.
Нашим компаньоном стал знакомый директора предприятия, где я продолжал работать, Юрий. Мы и с ним-то были знакомы шапочно, а с его другом Гришей и того меньше. Но выбора не было. В море новых, ранее теневых, отношений я был полный новичок. Григорий же ещё при социализме имел прочные связи с рынком, правда, вещевым, презрительно именуемым в ту пору барахолкой. При социализме его коллег по неформальному бизнесу обидно именовали спекулянтами и нередко душили уголовными делами. Но, несмотря на риск, его коммерческие связи ещё до перестройки упрочились и приобрели географический размах от Москвы до Камчатки.
